Любивший Мату Хари - [105]

Прошло приблизительно сорок пять минут между этими завершающими заявлениями и приговором, и она опять сидела в одиночестве, теперь в комнате под лестницей. Здесь из двух овальных окон открывался великолепный вид на город. Небо было белым, и только на севере плыли последние дождевые облака. Единственный близкий звук — треск одинокой пишущей машинки.

Она стояла спокойно, вцепившись обеими руками в прутья решётки.

Но оказалось, что она должна сесть, даже если это значило удалиться от окна, оторваться от прекрасного вида, она должна сесть. В своих ранних фантазиях она видела этот момент как чрезвычайно значительный, отмеченный чем-то вроде откровения последней минуты и осознания мира. Она бы удовольствовалась небольшим количеством туши для ресниц и стаканом белого вина, это помогло бы ей встретиться с судом лицом к лицу.

Было около четырёх утра, когда её повели обратно в зал суда. Температура — восемьдесят градусов по Фаренгейту, и облегчения не видно. Прошедший чуть раньше дождь едва ли смочил улицы, и все чувствовали себя измождёнными. Заключённая, позднее вынуждены будут сказать наблюдатели, выглядела безучастной. Её адвокат истекал потом. Даже судья с трудом держался, но, преодолевая всеобщее утомление, зачитал приговор: смерть.

Глава тридцать четвёртая

После суда прошло три знойных дня. И вдруг — внезапный ветер, отдалённый гром, а потом — дождь. Грей лежал на узкой кровати, изучая своё плечо. Услышав звук дождя, он надел рубашку и вышел на балкон. И тогда, хотя ему никто не говорил, он понял. Он понял.

Де Маслофф пришёл около четырёх часов, Грей сперва увидел его издалека, по крайней мере, в пятидесяти ярдах. Несмотря на дождь, тот шёл по переулку очень медленно. Здоровый глаз его был направлен на тротуар. Он даже не пытался обходить лужи.

Они встретились на небольшой террасе над садом. Там росли азалии и классические розы на длинных стеблях. И там, конечно, чётко чувствовалось присутствие Зелле.

   — Говорят, остаётся хороший шанс для апелляции, — говорил де Маслофф. — И, разумеется, нельзя исключить возможности помилования.

Грей всё ещё не мог прикурить сигарету, не мог даже пошевелить рукой.

   — Почему бы тебе не сказать это просто, Вадим?

   — Ники, послушай. В подобных ситуациях всегда есть возможность. Заступничество Голландии. Президентский пересмотр...

   — Просто скажи это, Вадим. Её собираются убить...

Молчание друга, сейчас громче крика, стало как бы подтверждением. Он поднялся со своего стула и подошёл к краю террасы. Спустя ещё мгновение он начал разминать плечо, двигая им вверх и вниз, вперёд и назад. Плечо было словно деревянное, и он не мог справиться с болью.

   — Где она?

   — Ники, не делай этого.

   — Где?

   — В Сен-Лазаре. Ники, ради Бога, послушай меня...

   — А где Данбар?

   — Ники, пожалуйста.

   — Где?

   — Четвёртый этаж «Континенталя». Ники, не делай этого.

Чтобы закрыть тему, Грей повернулся и взглянул на него, он видел, как закрывается здоровый глаз.

   — Я не прошу твоей помощи. Я просто хочу, чтобы ты не пытался меня остановить.

   — Ники, если бы ты только мог увидеть себя хоть на мгновение, только на одно мгновение.

   — Однако мне понадобится твой револьвер. И несколько патронов.

   — Ники, как ты можешь считать, что она такого заслуживает? Как ты можешь считать, что кто-нибудь заслуживает такого?

Грей опять начал разминать плечо — вверх и вниз, вперёд и назад.

   — Ты никогда её особенно не любил, так, Вадим? Я имею в виду, она тебе никогда по-настоящему не нравилась?

И вновь молчание друга — громче крика — стало подтверждением.

Грей ушёл из дому сразу после того, как стемнело, он шагал пешком по окольным улицам. Дождь на время сменился тёплым ветерком, наполнившим воздух знакомыми запахами угля и отбросов, овощей и масла, влажной листвы из окружающих садов.

Пройдя первую милю, он осознал, что его плечо снова болит, поэтому он немного посидел, пока не утихла боль. Потом он заспешил, ибо, кроме всего прочего, она тоже ждала слишком долго. Повсюду стояли военные фургоны, и только бульвары были всё ещё живы. В боковых улицах встретилось несколько проституток, но ни одна не выглядела настолько совершенной, чтобы идти на убийство ради неё.

Время близилось к десяти, когда он добрался до «Континенталя». Швейцар удалился, а ночной портье, казалось, наполовину спит. Как и во всех излюбленных отелях Данбара, обстановка была, разумеется, английской. Доносились запахи варёного мяса и лавровишневой воды, в чайной комнате стояли искусственные растения в горшках. Здесь висел даже портрет короля, который, по словам некоторых, тоже однажды спал с Зелле.

Как и говорил де Маслофф, комната Данбара находилась на четвёртом этаже — его драгоценном четвёртом этаже. До этого Грей беспокоился: вдруг его там нет, но теперь, в колодце лестницы, ему казалось, что он чувствует его присутствие. Наверное, бродит при свете лампы с бутылкой джина и очередной фотографией Маты Хари. «Чарльз удивительно эмоциональный и сложный человек», — сказала она ему вскоре после того, как они встретились. Что бы она сказала сейчас?

Последний коридор был тихим и пустым. Не доносилось никаких звуков и из соседних комнат, не было даже гудения лифтов. Грей подошёл к двери, вытащил револьвер, снял пальто и положил рядом с собой на ковёр. Он уже решил, что, если Чарльз спросит, кто стучит, он ответит невнятно по-французски: