Любить не просто - [17]

— Как это — записан? — взвилась Мотря. — А кто его туда записал, а? — пристала она к Ивану. — Чем он провинился перед тобой? Чем?

— Эй, тетка, не шумите. Приказ — и все. Завтра всем к сельсовету, то бишь к управе. Будут отправлять. А кто не захочет добровольно — пусть добра не ждет. Усе! Будьте здоровы!

Вскочил на ноги, чеканным шагом, как это делал уполномоченный управы, вышел из хаты.

— Ой горечко… — застонала Мотря. — Что ж это делается?

— Кирилл, беги. Сейчас же беги из села! — зашептала Таня и метнулась по хате, собирая ему вещи в дорогу.

Растерянный, ошарашенный, Кирилл рыскал взглядом по хате. Как это — его отправляют в Германию? Почему он должен туда ехать?

Пот усыпал ему лоб. В глазах вспыхивал и угасал гнев. Наконец он раскрыл плотно сжатые губы:

— Это все из-за тебя. Хочет на тебе жениться. Это он меня сам в тот список…

— Кирилл, разве я виновата?

— Еще бы, не виновата! Если бы захотела, что-нибудь придумала бы, выручила бы.

— Как? Как я могу? Война… Кругом война! И надо нам что-то делать. Как-то противостоять, бороться, под лежачий камень вода не течет. Иначе… Не выстоим!

— Бороться! Вот и поборись со своим Малеванцем. Недаром Белогривенко… А я, дурак… Эх! — Он швырял эти слова быстро, будто они обжигали ему губы.

Таня от страха даже попятилась назад. Это говорит Кирилл? Или ей, может, почудилось? Перед ней мелькало два лица. Два Кирилла. Тот, улыбающийся, счастливый, с кем она собиралась забыть о своей боли. И этот — новый, с недобрыми вспышками в глазах, трусливый, гадкий…

— Зачем городишь невесть что? Сам же упрашивал ее выходить за тебя… — подала голос Мотря. — Не время сейчас ссориться. Надо спасаться.

— Пропади все пропадом, — не унимался Кирилл. — Пойду… куда глаза глядят пойду.

Таня немного успокоилась. Куда же ему идти? Где найти избавление?

— Беги в ивняки, Кирилл, — уже спокойно молвила, проглотив его оскорбительные слова. — К Славуте иди. Там наши хлопцы криничанские есть.

— Партизаны? Ну нет, с меня войны уже хватит. Вот руки потерял, а теперь чтоб голова с плеч долой?

— Кирилл… Сейчас везде война…

— А я отвоевался! Я хочу жить!..

Таня отвернулась от него.

«Что ж, Кирилл, живи, если можешь жить», — хотела кинуть в лицо эти слова, но сдержалась.

— Выбирай сам.

— Вот именно! Я выбрал! Оставайся здесь со своим Малеванцем и со своими партизанами! — Дверь грохнула так, что стекла зазвенели.

Мотря посмотрела на дочь, хотела выругаться, но что-то припомнила и лишь вздохнула.

— Никому сейчас счастья нет, дочка, такое времечко. Надо перетерпеть.

— Перетерпеть? — Таня помолчала. Вообще лучше побольше молчать. Такое времечко настало, как мать говорит!

…А петля одиночества сжимала ее сильнее и сильнее. Не убежала ты от себя, Таня, не убежала! Да и можно ли отречься от прошлого, спрятаться от собственной опустошенности? Даже в такое время. И все же главное в жизни — уметь честно исполнять свой долг. Оставаться человеком справедливым, честным и гордым. Как же иначе идти по земле меж людей? Нет, все свои обиды она должна отбросить, ей нужно спасать Кирилла.

Схватила с вешалки свой ватник и бросилась к двери за Кириллом. Пусть идет на хутора, к их тетке Катерине. Там перебудет. А со временем что-то прояснится… Не складывается у них жизнь — и не надо! Так, может, им обоим будет лучше. Но они должны поддерживать друг друга. Чтобы выстоять. Ох, какое лихолетье нужно всем пережить!..

— Да куда же ты? Куда? — Мотря схватила ее за руку. — Постой. Я сама догоню… Ой, нехорошо все выходит у вас… Тяжко!

— Война, мама.

— Война…

Мотря исчезла в сенях. Догонит ли Кирилла?.. На дворе высвистывал холодный мокрый ветер. Гудело в дымоходе. Хлестали в окна мокрые ветви яблонь. Вязкая земля налипала на подошвы, чавкала водой. Далеко не побежишь.

Догонит ли?..

Снега упали необычно рано. Глубокие, чистые, как и ежегодно, как испокон веков, они обновили мир. Что-то появляется в нем в такую пору светлое и детски нежное. Белели сады, присыпанные слоем пушистого снега. Принарядились соломенные стрехи, хаты стали как бы выше. Белели бескрайние степи и на горизонте сливались с белым небом. Лишь ветряк чернел в этом чистом белом мире, как усатый тараканище, зависший в прозрачно-ясной бесконечности белизны. Впрочем, кто-то уже прицепил ветряку четвертое крыло из белых свежевыстроганных досок, и его почти не видно на фоне снежного простора.

Ветер едва дышал, и крылья ветряка едва шевелились — медленно, лениво, с трудом.

Теперь хозяйничал в нем Иван Малеванец с Гуторкой. Мотря Самойленчиха также не отказывалась помочь — время от времени наведывалась на мельницу, подсказывала непутевым хозяевам, что и как делать. Это она насоветовала им попросить у старосты Петра Сухорука плотников, чтобы они приладили ветряку четвертое крыло. И первых помольщиков привела также Самойленчиха. Кто полмешка, кто тихонечко мешок… Потому как откуда же в такое время много зерна взять?

Вскоре начали и телегами подъезжать — все из соседних сел: из Млинков, Дереевки, Верстового… Паровая мельница была в райцентре, в двадцати пяти километрах. Люди боялись туда ходить, потому что столько нужно пройти полицейских постов, проверок, что и муки той не донесешь домой. А сюда и на саночках можно привезти, и на тачке. Теперь в каждом дворе такие двухколесные тачки поделали.