Любить и верить - [70]

— Зашикают, что без очереди, скажешь, что, мол, иностранец, — говорит ему Петр.

Вошел Нестерка — в самом деле, полно поэтов с книжками, художников с картинами, а генералов и министров с картами больше всего. И все у двери толпятся, один другого не пропускают. А в уголке сидит убогая старушка в подраном кожушке.

— Что это ты тут, бабушка, делаешь? — спрашивает у нее Нестерка.

— Да вот пришла попросить за сироту, да никак не попаду.

— И так диво, что ты сюда добралась, кто тебя провел?

— Сама я, детухна. Где не пускают — подожду, так и дошла.

Выступил тогда Нестерка вперед и говорит:

— Извиняйте, паночки-браточки, иностранец я, прошу пропустить.

Расступились министры и поэты, смотрят — в лаптях, в свитке, штаны в полоску. Такого им по роду занятий встречать не приходилось, шут его знает, может, и иностранец. Нехотя пропустили.

— Но старушка вот эта поперед меня занимала, — продолжает Нестерка и пропускает ее вперед. Не успели господа зашуметь по этому случаю, а она уже назад выходит.

— Что так скоро, матушка?

— А все и решил, добиться только было долгонько.

Поправил тогда Нестерка свитку — и сам за дверь. Вошел, смотрит, бог около печки сидит, лапти плетет.

— Господи, — говорит Нестерка, — неужто и у тебя сапог нету!

— Отчего же нету, есть, — отвечает бог, — да новые, жмут, в лаптях просторней. Хотел вот опять на землю взглянуть, а выбраться не в чем. Почти сплету, пока то да се, кто-то расплетет. Никак Петр. Вот я его застану… А ты, слышал, проказишь, ох ж достанется тебе за грехи.

— Какой там грех, самая малость…

— Ладно, ладно, дело молодое. Зачем пожаловал?

Объяснил Нестерка свою заботу, попросил надоумить, как дальше среди людей жить. Подумал бог, почесал к затылке и говорит:

— Хитрое это дело. Жизнь прожить — не лапти сплести. Враз и не посоветуешь. Расскажу тебе одну притчу, а ты смекай. Было это давно, когда я еще только создал свет и раздавал года, сколько кому жить. Человеку дал тридцать лет, собаке тридцать и волу столько же. Вот человек и говорят мне: «Как так, собаке бы и пяти хватило, а волу десяти». — «А куда года, что останутся, девать?» — спрашиваю. «А мне отдай, мне тех, что ты дал, мало». — «Так и быть», — говорю. С тех пор и стало человеку жить семьдесят лет. Но весел и беззаботен он только первые тридцать, те свои, законные. А остальные и пашет как вол, и иной раз не лучше, чем собаке, приходится, потому что у них эти года оттягал.

Так вот: не имей собаки, чтоб нечего был охранять, не держи вола, чтоб вместе с ним не пахать. Каким уж плутом уродился, таким и будь. Живи, пока живется, гуляй по свету, смотри на жизнь эту — на ту, другую, еще насмотришься.

Послушал Нестерка, для памяти на ус намотал и совета никогда не забывал.

НЕСТЕРКА И ЦЫГАН

Побыл Нестерка у бога и отправился дальше в путь-дорогу. Святой Петр спустился вместе с ним на землю, попрощаться, он тоже был рад, что и Маланье угодил, и что все без лишнего шума обошлось. Но как только полез по лестнице на небо, из кармана что-то выпало. Смотрит Нестерка — ключ золотой от райских ворот, на золотом колечке. Не успел он его поднять, старик назад спешит.

— Вишь, ключ обронил где-то, не видал ли?

— Нет, — отвечает Нестерка, а сам лаптем на ключ наступил.

Обшарил святой Петр все вокруг — ничего не нашел.

— Как же быть, чем теперь ворота запирать?

— От беда, колочком подопрешь, — говорит Нестерка.

Поохал святой Петр и подался восвояси, а Нестерка поднял ключ да пошел себе дорогою. День идет, второй шагает — вокруг лес стеной. Уж и котомка опустела, и в животе попросторней, а людского жилья не видать. Вдруг видит — на пеньке у дороги сидит цыган и сало за обе щеки уплетает. Подошел Нестерка, и слюни потекли:

— День добрый, землячок, — говорит.

— Землячок мой, хлеб свой, а табачок порознь. — Хитрый цыган сразу смикитил, что около него угоститься хотят.

Нестерка и так и сяк, слева зайдет, справа посмотрит — цыган ест да посмеивается, а у Нестерки от голода кишки пляшут.

— Слушай, — говорит он цыгану, — ты, я знаю, век на дороге живешь, и я тебе не чужой — с твоим батькой онучи на одном солнце сушили. Давай вместе ходить, с половины жить.

— А что у тебя есть пополам делить? — спрашивает тот.

— А вот, — показывает Нестерка золотое колечко от ключа, — как до первой корчмы дойдем, пополам и прогуляем.

Загорелись глаза у цыгана. «Надо это колечко к рукам прибрать», — думает, а сам говорит:

— Так и быть, садись, перекуси, чай, не обедал.

Порезал сало, и давай они наперегонки: цыган как утка глотает, а Нестерка, не будь дурак, за раз по два куска в рот — так обоим поровну и вышло.

Видит цыган, что не простой мужичок ему попался, да у него свое на уме.

Подкрепились, вышли из лесу, а там уже и деревенька вдалеке видна. Пока дошли до нее — солнце к речке скатилось, летний день хоть и длинен, а и ему конец есть. Надо ночлег искать.

Постучал цыган в крайнюю хату: «Эй, люди добрые, может, закурить найдется, а то так есть хочется, что аж переночевать негде». Пустили их переночевать, картошки с молоком на ужин не пожалели и табачком угостили. Наутро собрались гости в путь, а цыган вдруг брык на пол и как заскулит, как застонет на всю хату: «Живот, ой, живот, помираю». Ему воды, туда-сюда, а бедняга кричит как резаный, посинел от натуги, изо рта пена. Дети перепугались, хозяйка хотела за доктором бежать, а он просит кусок сала побольше, чтобы на весь живот хватило. Бросилась баба впопыхах в кладовую, притащила кус сала, цыган поднял красную рубаху, плюх его на свой черный волосатый живот. Полежал минуть десять. «Ох, — говорит, — оттянуло, спасибо, не дали помереть. Забирай, хозяюшка, сало». А хозяйка как глянула, так и замахала руками: «Черт тебя бери с салом, что на твоем поганом животе лежало». Тот, недолго думая, сало под мышку — и ходу. Нестерка следом. Вышли они за околицу, выплюнул цыган изо рта мыло и говорит: