Любить и верить - [64]

Я все сидел у окна. Улица была пуста, только Коржа ковылял в конце. Издали его фигура казалась совсем старой, сгорбленной. Я и не замечал раньше, хотя чего тут — ему ведь следующий год на пенсию. Это на работе его молодила всегда небритая щетина и радостное желание жить, он и казался поэтому неопределенно-плотницкого возраста. Да и звали его все по-детски — Митя.

Как-то раз, помню, к нам пришел Леник — молодой хлопец, неженатый, четвертый год работает сварщиком. За него не пошла одноклассница, а уехала в город, там почти сразу вышла замуж, приезжала потом на своей машине, муж у нее шофер-автобусник. Ленику это сильно запало в душу, поэтому он так и не женился. Но на этот раз он вдруг сказал с ходу, даже не присев, что человек рожден для того, чтобы умереть. Так написал один писатель, и так оно и есть. Он еще что-то доказывал на эту тему непонятными книжными фразами, мужики слушали, а потом вдруг наперебой заговорили, что верно, так оно и есть, и что все умирают, и такого, чтоб кто-нибудь жил, жил и не умер, еще не было, и что старики часто ждут ее, и что смерть всех равняет: и колхозника, и министра, и что даже если жить все время, то надоест.

Только Коржа сидел и молчал, слушал и смотрел на всех, словно неожиданно удивленный — смотри-ка, и они об этом думают, и по нему было видно, что он бы не против жить и не помирать вовсе, и ему бы не надоело. А недавно стал ни с того ни с сего побаливать желудок, и в голову лезла всякая ерунда (муж двоюродной сестры помер тот год от рака желудка). Он сходил на медпункт, купил каких-то таблеток и пил их теперь перед обедом.

Я вспоминал все это, сидел у окна и ожидал Ваню. Договаривались сегодня привезти ему дрова. Он пришел почти через час, ему не удалось взять коня на ферме, дрова пришлось отложить, и мы пошли на работу.

У ДОРОГИ

Осенью мы сидели у самой дороги. Кто на большом черном старом колесе от трактора, кто просто в траве. Дорога была из гравия, укатанная, желтая и сырая. За ней поднимался холм, поросший кустарником. Листья на кустах — красноватые, рыжие, но много еще и темно-зеленых. Калина — бурая, некрасивая, и только шиповник уже блестел ярко-красными ягодами.

Мы сидели у дороги. Уже третий день, как кончился кирпич, и прораб уехал в область. С утра приезжал на мотоцикле знакомый Юзика, и мы бросили ему в коляску два мешка цемента. Цемент этот Юзику выписывали на складе, жена его выпросила у председателя для ремонта. Юзик — он жил здесь недалеко — сбегал домой и принес сала, хлеба и соленых огурцов. Бригадир и Горбыль попробовали огурцы и похвалили. Я тоже попробовал — огурцы в самом деле были крепкие, хрустящие.

— Можно жить, можно жить, хлопцы, если все по-хорошему. Я-то что, я ничего никому, — говорил, стоя на коленях около газеты, бригадир и резал сало сломанным ножиком, — что я, не знаю, чего Пулеметчик из бригады ушел, а мне что, меня назначили, я не просился, а жить можно, можно, если все по-хорошему, я-то ничего никому…

Бригадира звали Ладечка. Имя было Володя, на польский манер Владя, а звали Ладечка. Худощавый, в летней легкой кепочке, в простом пиджачке, коротковатых штанах — он казался несолидным, легковесным. Когда кто отказывался слушать его приказы, Ладечка не поднимал крика, не напирал на начальственный тон. Часто самую неудобную или тяжелую работу в бригаде ему приходилось делать самому. Ни бригадирского авторитета, ни власти у него не было. Но при всем при том бригадирствовать у него получалось лучше, чем у других. Вначале вроде ничего не получалось, а потом, смотришь, вроде и ничего — не то что очень хорошо, но и неплохо.

Жил он крепче, чем остальные наши из бригады. Тесть вместо приданого помог ему строиться, и построили хорошую, по старому на два конца, хату с погребом, двор с поветями, сараями. Хозяйство он держал большое, на вид не такое и заметное, как у некоторых мужиков, но и не хуже. Когда выдавал дочку, так гостей собралось столько, что не вместились в хате, пришлось ставить две палатки на улице — и всем всего хватило, и все остались довольны.

В общем, неплохой был бригадир, бригада с ним мирилась, недолюбливали только, что как-то сторонкой он умел ладить с прорабом и с председателем, да еще за то, что получает бригадирскую десятку.

До обеда оставалось меньше часа. День, был не холодный, но уже такой, что приятно погреться на солнышке. В это время к нам подъехал Лойка, он работал на ферме, развозил корма.

Лойку все любили, мужик он был хороший.

— Опоздаешь к обеду, — пошутил бригадир.

— А, ладно, я, с вами… — Лойка присел около газеты.

Лойка похвалил огурцы. Он был крепкий, коренастый мужик, еще молодой. В армии он поднимал штангу. Там произошла какая-то авария, и он спас двоих солдат. Командир не их части, а еще главнейший командир вынес ему благодарность и поставил всем в пример.

Лойка не надоедал с этой историей, но рассказывал часто: то разговор заходил на эту тему, то случался какой новый человек. И всем нравилось слушать, и все были довольны — молодец Лойка, не подкачал. И, окажись кто из наших на месте того командира, тоже похвалили и поставили бы в пример.