Любить и убивать - [13]

Светлана Дмитриевна элегантно дожевала маленький-маленький бутерброд с сыром, сделала беззвучный глоток из чашки и призналась:

— Потихоньку становлюсь сумасшедшей. Вот вы, Георгий Петрович, абсолютно случайно при виде букета прочитали две стихотворные строчки. А у меня в голове сразу: «…В мученические позы…» Это про нас с Ксенией! У меня сдвиг по фазе, да?

Успокаивать нервическую даму он не собирался:

— А что вы хотите? У вас пропала дочь. Тут сдвинешься.

— Я все поняла. — Светлана Дмитриевна поднялась из-за стола. — В круг ваших обязанностей не входит успокоение распоясавшихся истеричек. Давайте займемся делом.

Он поспешно отхлебнул кофейку и двинул за ней в апартаменты. Бесчисленные комнаты (во всяком случае для Сырцова, который не успевал их считать) были обставлены с той ультрамодерновой роскошной безликостью, которая возникает, если все приобретается по самым престижным проспектам, единовременно. Истинный уют создается уверенной стабильностью, протяженностью во времени, когда каждую вещь в доме приобретают постепенно — поштучно и любовно. Большая разница: апартаменты и дом.

Комната Ксении находилась на внутреннем втором этаже, куда вела винтовая лестница из мореного дуба. Обитая дерматином, под которым легко угадывался толстый слой ваты, дверь нагло разрушала вылизанный дизайн пентхауза. Уловив недоуменный взгляд Сырцова, Светлана Дмитриевна с горечью объяснила:

— По ее настоянию. Чтобы не слышать нас, и чтобы мы не слышали ее.

Он ничего в ответ не сказал. А что было говорить? Вошли. Здесь был мир одинокого и гордого человека. И уют был. Уют дортуара, уют кельи, уют замкнутого в себе пространства. Одна стена — сплошные книжные полки, книги, которые читали, читают и, наверное, будут читать. Вторая, напротив первой, — полки с глиняными игрушками. Дымковскими, смоленскими, каргопольскими, азиатскими… Каждому племени — своя открытая полка. Под игрушками — тахта, накрытая черно-белым пледом. У окна — спартанский письменный стол с суставчатой лампой. Стул, два полукресла, одежный шкаф. Не встроенный, что удивительно. Из предметов роскоши — только новейший музыкальный центр с мощными колонками.

Сырцов с легкостью отволок одно из кресел к входной двери и попросил:

— Светлана Дмитриевна, будьте добры, сядьте сюда.

— Я, конечно, сяду, я теперь обязана вам подчиняться… Но зачем?

— Сядьте. Сели? — Сырцов строго наблюдал за тем, как она устраивается в кресле. — Закройте глаза и представьте себе картину: Ксения у себя в комнате. Вы ведь часто наблюдали эту картину.

— Нечасто, — возразила Светлана Дмитриевна, не открывая глаз. — Она редко меня сюда пускала.

— Все-таки постарайтесь. Вспомните всю, до деталей, обстановку, вещи, с которыми она привычно и с и любовью контактировала… — Сырцов замолчал, давая ей возможность сосредоточиться. — Откройте глаза. Осмотритесь внимательно. Чего здесь недостает, что исчезло вместе с Ксенией?

Светлана Дмитриевна распахнула глаза и как бы заново осмотрела мир Ксении. Медленно стала перечислять:

— Нет двух иконок: ее святой и Николая Угодника… Маленьких таких… Церковный ширпотреб…

— Она — неистово верующая? — быстро спросил Сырцов.

— Да нет. Просто интересовалась православием.

— Дальше.

— Длинный такой кабинетный алфавит-книжка для телефонов. Всегда на столе лежал. Вот, пожалуй, и все.

— Где висели иконки?

— Справа от стола.

Сырцов подошел к столу и изучил стену. Неумелой рукой в нее было вбито три гвоздя, ненужно больших для такого дела.

— Что еще висело здесь? — потребовал ответа Сырцов.

— Ах да… Еще и фотография…

— Чья?

— Разве это важно? — прикинулась дурочкой Светлана Дмитриевна.

— Важно.

— Эта фотография не имеет никакого отношения к делу…

— Она взяла ее, значит, имеет, — грубо надавил он.

— Мне бы не хотелось говорить.

Сырцов вынул из кармана конверт с баксами и положил его на стол. Предполагал, что подобное может случиться. Не выносил он эти дурацкие бабьи игры. Положил и направился к двери, обходя кресло, в котором сидела Светлана Дмитриевна. Она вскочила, схватила его за рукав куртки. Он вырвался, заговорил яростно:

— Краковяк не танцую, мадам. И в детские игры не играю. «Черным белое зовите, „да“ и „нет“ не говорите» — для других. Было приятно познакомиться.

Она повисла на Сырцове и заплакала. Он вздохнул и стал ждать. Быстро отплакавшись, она тоже вздохнула.

— Не покидайте меня, Георгий. Если вы уйдете, то все кончится: надежды, будущее, жизнь. Вы единственный, кто может нам помочь, я это знаю. И будьте снисходительней ко мне. Если не можете уважать, то пожалейте меня.

— Чья фотография? — упрямо повторил Сырцов.

Она отпустила его, отвернулась к окну и тихо призналась:

— Моего первого мужа..

— Она знакома с ним?

— Он трагически погиб задолго до ее рождения.

Это уже было интересное кино. Сырцов возвратился к столу, но не для того, чтобы опять забрать «зеленые», а для того, чтобы сесть на стул и посмотреть Светлане Дмитриевне в глаза. Сейчас глаза ее были слепы. Она смотрела в себя. Сырцов решил вернуть ее к мирским делам:

— Откуда же эта непонятная любовь Ксении к нему?

— Он писал стихи, сочинял песни… Она считает его жертвой времени, режима… Моей жертвой и косвенной жертвой своего собственного отца.