Любимый жеребенок дома Маниахов - [2]

Но правила для того и есть, чтобы было что нарушать, желательно незаметно. И Чир за свою довольно долгую — восемь лет — жизнь показал удивительную склонность к изящному хамству на цуканионовых полях: ну, рассердился конь, шарахнул кого-то копытом, всадник мгновенно укрощает его, это все — в рамках правил. И дальше конь с невинным видом продолжает свои пируэты и рывки по полю. Получая от этого своего вида особое удовольствие.

То есть, в общем-то, Чир — если бы был человеком — считался бы на редкость подлым и зловредным созданием.

Поприветствовав незнакомца своим «салам», я опустил правую руку на поводья, наклонился и сказал Чиру на ухо на нашем с ним родном языке пару знакомых ему слов, которые переводятся примерно как «пора позабавиться». Черное ухо Чира встало торчком, и, повинуясь движению моих ног и узде, он начал приближаться к загородившей нам дорогу паре.

Но одновременно — поскольку тропа была очень узкой — мы с Чиром чуть-чуть взобрались вправо по склону (конь Прокопиуса, как я с удовольствием заметил краем глаза, тоже сделал пару шагов вперед — Прокопиус молодец).

А потом я толкнул лошадиный живот голыми пальцами ног, обутых в высокие сандалии, и Чир, поравнявшийся уже с двумя чужими конями и оказавшийся чуть выше их, выдал эффектную свечку на задних ногах, дергая передними копытами, и вообще сделал вид, что испугался и озлобился одновременно. А затем театрально обрушился на одного из пришельцев всем своим весом — якобы поскользнувшись на косой поверхности.

Дальнейшее было предсказуемо и очевидно. Оскаленные желтые зубы, дикие от страха белки глаз, испуганное ржание, запутавшиеся конские ноги, стремена, нелепые взмахи рук всадников, два коня и два человека копошатся на земле, а Чир, на самом деле совершенно не собиравшийся падать, делает прыжок вперед с двух задних ног и продолжает путь выше по склону, оставив поверженных позади. И, наверное, ехидно улыбаясь при этом в мундштук.

Вот теперь начиналось главное. Я обернулся к Прокопиусу и лихорадочно закрутил рукой: за мной.

И заметил в эту долю мгновения, что Прокопиус нахмурен, сосредоточен, чуть зол, но в целом спокоен. Отлично. В ином времени… впрочем, всего-то года полтора назад, когда от меня зависели десятки или сотни человеческих жизней… такие лица в подобные мгновения были у лучших из лучших солдат. Что, впрочем, не всегда спасало их от гибели.

Но сейчас дело было не только в Прокопиусе. В его коне. Который, как и всякое нормальное животное, пуглив, нервен — и в цуканион, конечно, не играл никогда. И вообще ничем особенным не отличался.

Мы с Прокопиусом обогнули по склону шевелившуюся у самых наших сандалий кучу копыт, животов в подпругах, босых ног и тканей, а третий всадник, понятно, остался сзади, товарищи перегородили ему дорогу, гнаться за нами в одиночку ему не было смысла — ну и отлично.

А дальше было хуже. Наши два топорика для хвороста против трех мечей — а эта троица все равно догонит коня Прокопиуса, пусть и не сразу — не утешали. Впереди должна была быть развилка дорог и от нее — резко направо, почти назад — путь в другое ущелье. А по нему в конце концов можно доскакать до одного очень хорошего места. И в одиночку я, возможно, это бы сделал. А может, и нет. Но с Прокопиусом и его конем…

Голова самостоятельно сравнивала расстояния, замеряла угол солнца — кто знает, как она работает в такие моменты. Итак, около полуфарсанга туда, по ущелью, а потом почти столько же не просто направо, а фактически в обратном направлении, но по другому ущелью? Получается, мы должны всего-то обогнуть один длинный, не очень высокий, заросший лесом холм? А если по-другому, то какой у него там, с другой стороны, спуск?

Мои ноги и уздечка тем временем немилосердно направляли Чира вверх по склону, заросшему редкими ореховыми деревьями. Нос его почти прикасался к крупу коня Прокопиуса, и я не сомневаюсь, что эти двое четвероногих как-то разговаривали друг с другом, потому что всю дальнейшую дорогу вверх они прошли не просто вместе — мой подлый конь двигался на полшага сзади, как бы подталкивая собрата вперед и вверх, прыжками, чудовищно медленно.

По склону наискосок, еще выше, тут лишь колючие заросли ежевики (ягоды черные и огромные, тронь их — оторвутся и упадут в пыль, оставляя в ней каплю-другую чернильного сока). Ругань сзади утихла, слышится неровный перестук копыт, злой храп и сухое шуршание множества катящихся по склону камешков: «сакр-р-р, сакр-р-р». Не так и далеко, к сожалению. Они все ближе. По спине текут мокрые струйки. Прокопиус клонится к гриве, молча подгоняя коня вверх.

Ни рощи, ни кустов — мы выезжаем на солнце: здесь, на вершине, очень много неба, лицо овевает довольно горячий уже ветер. Кругом все еще не видно ничего, только округлые лысоватые вершины, пониже листья, ветки, над головой — черточка крыльев какой-то птицы в вышине. Один здесь холм или два? Придется ли снова карабкаться вверх? Моему коню восемь лет, он уже не играет в цуканион, а этому, местному… вот он мотает головой и роняет хлопья пены с боков. А умеет ли он сползать вниз по склону? И, главное, какой там все же склон?