Любимец зрителей - [86]

Сильвен передергивает плечами. К чему спорить? Что тут объяснять? Для придания себе веса он тянется к бутылке. Опережая его, Марилен ставит бутылку рядом со своим прибором.

– Прошу тебя, отвечай, – продолжает она. – И обещаю больше не возвращаться к этой теме. Ладно? Ты завел любовницу. Мне тяжело, однако в конечном счете это всего лишь преходящая неприятность. Но мне хотелось бы услышать, как такой неисправимый эгоист – уж я тебя знаю – умудрился настолько потерять голову, чтобы рисковать своей бесценной жизнью? Роковая любовь?

– Моя бесценная жизнь, – грустно бормочет Сильвен. – Знала бы ты, как мне на нее плевать.

– Давай, – настаивает Марилен. – Смелее. Хочешь, я облегчу тебе задачу? Эта баба приперла тебя к стене. Она предъявила ультиматум: «Я или она!» Но ты готовился играть Вертера. А Вертер и супружеская измена никак не вяжутся. И ты стал увиливать. Как это на тебя похоже! У нее иссякло терпение. И она хотела тебя прикокнуть. А ты играешь на публику, разыгрываешь благородного героя, куда там.

– Какой же ты можешь быть злюкой, – вздыхает Сильвен.

– Любящий становится злым, – объясняет она. – И ты испытал это на собственной шкуре. Взгляни на меня. Я люблю тебя – и я тоже, представь себе. И наверняка сильнее, чем она, коль скоро сношу и твое молчание, и твои выпады. В надежде, что тебе предложат роль, которая сделает тебя счастливым. Я почувствовала бы себя счастливой, зная, что счастлив ты, – да-да, это сущая правда. Ведь мне так мало нужно. Лишь бы сыграть время от времени хоть крошечную роль: горничной, няни, девушки с фермы. Я стала для тебя подобием силуэта, не так ли? Еще шаг, и ты меня забудешь.

Марилен стремительно встает из-за стола. Только бы не расплакаться у него на глазах. Она убегает и запирается в спальне. Сильвен остается один; его пальцы машинально разминают хлебный мякиш.

Послушавшись внутреннего голоса, он пошел бы умолять Марилен открыть ему дверь; все бы ей рассказал: «Я пытался покончить с собой. Нашло какое-то безумие. Прости меня». А она ответила бы ему со своей жестокой улыбочкой, какая была у нее только что: «Ты пустил себе пулю в сердце, потом, спрятав пистолет, уселся на прежнее место, готовый умереть? Такое достойно премии за лучшее исполнение мужской роли!» Он оказался в глухом тупике. И как сказал тот, другой: «Это еще не конец». Короткая фраза, которая сулит все, что угодно: ежечасную тревогу, невыносимые семейные сцены, бесчестье…

Сильвен наливает себе большой стакан вина, звонит Берте, приглашая ее убрать со стола, и уходит к себе в кабинет. Он пытается разобраться в создавшейся ситуации, но мысли разлетаются, подобно листве, опадающей по осени под порывами ветра.

Телефон. Тоска зеленая. Звонит Медье.

– Как поживаете, дорогой Сильвен?

– Мог бы и лучше.

– Да, Семийон так мне и сказал. Он считает, что вы чуточку рохля.

– Что-что?

– Думаю, он хотел этим сказать, что вам не хватает огонька. Нужно привыкнуть к его лексикону. Это правда, дорогой Сильвен? Сейчас не время дрейфить. Все, с кем я говорил о нашем проекте, в бурном восторге. Людям начинает приедаться вся эта серятина, наводнившая наши экраны. Разумеется, о том, чтобы повторить «Трех бенгальских стрелков», нет и речи. И все же почему бы нам не создать что-нибудь значительное и даже выдающееся? Знаете, что сказала мне вчера вечером Одетт Ферра – пресс-атташе в «Парамаунт»? «Вот роль для Дореля. Зря мы не привлекаем его к работе чаще!» Она права. Считайте себя мобилизованным, дорогой Сильвен. Вы нужны кинематографу! Вы еще не совсем оправились после ранения? Тем хуже. Отвечайте, как на перекличке: «Здесь». И вложите в этот фильм весь пыл своего сердца.

– Постараюсь.

– Спасибо. И можете на меня рассчитывать. Всегда готов вас поддержать.

Повесив трубку, Сильвен спрашивает себя: «И что меня дернуло сказать ему “постараюсь”? Я согласился плыть по воле волн. Я тухлятина, плывущая по течению».

Сильвен идет на кухню и, не осознавая присутствия Берты, сам готовит себе чашку растворимого кофе. Он хотел бы напрячь память, но та противится, не давая ему вспомнить точные выражения письма. Он вроде бы написал: «Вы, Медье, вы просто подлец…» Или, пожалуй, еще хлеще: «Вы настоящая сволочь!» Ну и видик же будет у этого Медье, когда письмо обнародуют, чего и следует ожидать. Его письмо – граната, от которой взлетят, к черту, и продюсер и фильм – вся постройка. Так почему бы не опередить события? Почему бы не сойти с трека немедля, сославшись на переутомление?

Сильвен расхаживает по кухне с чашкой в руке. Правда заключается в том, что, хотя надеяться больше не на что, он продолжает надеяться. Все последние годы он питал столько надежд, что это стало порывом, сдержать который в одночасье ему не по силам.

Уже не он цепляется за Бурназеля, а Бурназель цепляется за него. Но Бурназель – везунчик. Везучесть, которая способна охранить их обоих.

Снова телефон. Сильвен реагирует на его звонок, как собака на свист хозяина. «Опять надо идти!» И идет.

– Привет! – говорит Семийон. – Мадлен меня известил. Мезьер – это хорошо. В качестве имени предлагаю Альфонс. Это как раз на середине между Танкредом и Жан-Лу. Не вельможа, но и не плейбой. Потому как в делах подобного рода следует метить в самую точку. Ладно. Теперь вот еще что. Я раздобыл несколько фотографий Бурназеля. Не бог весть каких. Но оказывается, в те времена бравые мужчины носили усы. Генерал Жиро, генерал Катру – все как один усатые. Так что отращивай усы.