Любимая женщина Кэссиди - [2]

С лица Милдред только на миг исчезла улыбка. Потом вновь появилась, но взгляд женщины был обращен не на Кэссиди, а в другую сторону. Она медленно двинулась в том направлении. Схватила пустую бутылку из-под виски и швырнула ему в голову.

Бутылка слегка задела его и разбилась о стену. Он бросился на Милдред, но она схватила другую бутылку и начала ею размахивать, описывая широкие круги. Кэссиди шарахнулся в сторону, прикрываясь руками, споткнулся об упавший стул и свалился на пол. Милдред приближалась, он ждал удара бутылкой по голове. Милдред выпала отличная возможность, а она никогда не упускала случая воспользоваться любой возможностью.

Но сейчас, по каким-то особым соображениям, оставшимся загадкой, она предпочла отойти от Кэссиди, медленно прошагав в спальню. Когда она закрыла дверь, он поднялся, потер голову, где от удара первой бутылкой вскочила шишка, и полез в карман за сигаретой.

Сигареты не нашлось. Он бесцельно обошел комнату, обнаружил бутылку, в которой осталось виски на пару глотков, поднес к губам, выпил залпом. Потом пристально посмотрел на дверь спальни.

Ощущение смутного беспокойства укоренялось в душе, росло, обострялось, становилось пронзительным. Он знал, что разочарован незавершенностью битвы. Конечно, сказал он себе, это не имеет смысла. Но ведь очень мало деталей его жизни с Милдред имеют смысл. А потом, вспомнил он, абсолютно ничто не имеет смысла. И все время становится хуже.

Кэссиди пожал плечами. Даже не столько пожал плечами, сколько вздохнул. Пошел в маленькую кухоньку и увидел дальнейший разгром. Раковина была готова рухнуть под тяжестью пустых бутылок и грязной посуды. На столе настоящий кошмар, на полу еще хуже. Он открыл холодильник, увидев жалкие остатки того, чем надеялся нынче вечером поужинать. Захлопнув дверцу холодильника, ощутил, как беспокойство и разочарование уходят, а гнев возвращается. На столе валялось несколько сигарет. Он закурил, сделав пару быстрых затяжек, позволяя злобе дойти до высшего накала. Достигнув этой точки, ворвался в спальню.

Милдред стояла спиной к Кэссиди у туалетного столика и, наклонясь к зеркалу, обводила губы помадой. Она увидела его в зеркале и наклонилась над столиком еще ниже, выгнув спину и выставив напоказ пышный зад.

— Повернись, — велел Кэссиди.

Она еще сильней прогнула спину:

— Если я повернусь, ты его не увидишь.

— Я и не смотрю.

— Ты всегда на него смотришь.

— Ничего не могу поделать. Он чертовски здоровый, больше мне ничего и не видно.

— Конечно, здоровый. — Она продолжала подкрашивать губы, и голос ее был текучим и сладким. — Иначе ты не интересовался бы им.

— Вот тебе кое-что новенькое, — сказал Кэссиди. — Я не интересуюсь.

— Врешь. — Она очень медленно повернулась, изогнув полное тело мощной плавной волной, и оказалась к нему лицом — крепкая, сочная, немыслимо сладкая, изысканно пряная. И пока они так стояли, глядя друг на друга, Кэссиди чувствовал полный покой в комнате, покой в своих мыслях, где осталось одно лишь сознание присутствия Милдред, ее цветов и линий. Он пожирал Милдред глазами, смаковал ее с перехваченным горлом, где словно ворочалось что-то тяжелое, не давая дышать. Будь она проклята, говорил он себе, будь она, черт возьми, проклята, и пробовал оторвать от нее взгляд, но не мог.

Он видел черные, словно ночь, волосы Милдред, тяжелую беспорядочную массу спутанных блестящих волос. Видел глаза коньячного цвета с длинными, очень длинными ресницами. И вызывающе вздернутый, гордый нос. Он изо всех сил старался почувствовать отвращение к полным, точно фруктовые дольки, губам, к выставленной напоказ и сводящей с ума необъятной груди, торчащей, нацеленной на него, как орудие. Он стоял и смотрел на женщину, на которой был женат почти четыре года, с которой каждую ночь спал в одной постели, но видел сейчас не супругу. Он видел жестокий, кусачий объект невыносимо навязчивого желания.

Видя и зная, что это такое, он был способен понять, что есть только это и ничего больше. Он говорил себе, что бесполезно пытаться найти здесь нечто большее. Он жаждал тела Милдред, не мог без него обойтись, и это оставалось одной-единственной причиной, по которой он продолжал с ней жить.

В этом он был уверен и с такой же уверенностью знал, что Милдред испытывает к нему то же чувство. Он всегда привлекал женщин определенного типа — гедонистического, — ибо тело его было сильным, плотно сбитым и очень крепким. В тридцатишестилетнем возрасте эта крепкая плоть была упакована в прочный каркас, плечи широкие, мускулистые, твердый плоский живот, мощные, как скала, ноги. Он знал: Милдред клюнула на его внешность, на пышную копну светлых непокорных кудрей, темно-серые глаза, дважды сломанный, но по-прежнему вполне ровный прямой нос. Кожа румяная, жесткая и упругая. Это тоже нравилось Милдред. Он кивнул самому себе, подтверждая, что во всем остальном она до смерти ненавидит его.

Он был на четыре года старше Милдред, и все-таки то и дело чувствовал себя гораздо моложе ее, наивным и придурковатым молодым идиотом, которого как магнитом притягивала сильная опытная женщина. Иногда все было по-другому. Он представлял себя старой побитой развалиной, соблазненной роскошным уютом сладких губ и груди, возбуждаемой весенним ритмом вертящихся бедер.