Любимая и потерянная - [22]

В полдень они завтракали с Кэтрин в кафе «Мартэн», и Кэтрин говорила, как он поедет делать свою колонку в Париж. Она влила в него уверенность и воодушевление и увлекла его далеко-далеко от кафе в негритянском квартале. После ленча он сопровождал ее по магазинам, и его захватило радостное ощущение их растущей близости, угадываемое по множеству милых примет. Сперва они зашли к ювелиру, где Кэтрин заказала новую оправу для доставшейся ей от бабушки старинной броши. Объясняя приказчику, что нужно сделать, Кэтрин то и дело поворачивалась к Макэлпину, как бы ища его одобрения, и вдруг рассмеялась.

— Что случилось? — спросил он.

Но Кэтрин не ответила, а только, улыбаясь, покачала головой. А в универмаге, когда, покупая перчатки, она спросила, нравятся ли они ему, улыбнулся он.

— А вы чему улыбаетесь? — спросила Кэтрин, но Джим тоже не стал объяснять.

Наконец, в шляпном магазине, когда Кэтрин платила за две купленные ею шляпки, оба они нечаянно встретились глазами и рассмеялись. Прогресс, прогресс! А ведь мы совсем сдружились, сказали их взгляды.

Все это возвращало ему уверенность в себе. Еще увереннее он почувствовал себя, обедая вместе, с Кэтрин у Дрейперов в их большом каменном особняке на Уэст-маунт. Обед был прескучный. Дрейпер, владелец сети кафетериев, только о них и говорил, и Макэлпин все время ощущал немую мольбу Кэтрин увезти ее куда-нибудь, где бы они смогли остаться наедине. Да, теперь к нему полностью вернулась уверенность в себе, а ведь не далее как накануне вечером он чувствовал себя настолько робким, что не рискнул войти в негритянское кафе.

Проводив Кэтрин домой и вернувшись к себе в гостиницу, он решил, что еще рано и следовало бы куда-нибудь съездить, после чего со спокойной душой вышел на улицу, поймал на Шербрук такси и поехал на Сент-Антуан.

На этот раз, входя в кафе, он не испытывал ни малейшей неловкости.

Широко распахнутая дверь вела из розового фойе в переполненный бар. Возле узкой лестницы, ведущей в ночной клуб, помещалась билетная касса. Перед Макэлпином шли двое хорошо одетых белых мужчин, он купил билет и стал подниматься вслед за ними. Наверху метрдотель, сурового вида мулат, попросил его предъявить билет и указал на столик с четырьмя металлическими стульями, один из тех, что окружали тесное пространство, отведенное для танцев. Играл джаз — шестеро музыкантов-негров. Однако Макэлпин отказался от столика. В дальнем конце зала он заметил отделанный розовой кожей и никелем бар и решил, что там он будет меньше привлекать к себе внимание. Взяв у темнокожего бармена порцию водки с содовой, он принялся исподволь оглядывать зал.

Белых было весьма немного; причем белые женщины почти все определенного толка — аляповато расфранченные, не расстававшиеся с жевательной резинкой. Правда, было здесь и несколько очень юных, изящно одетых девушек с мечтательными глазами. Нигде не видно было пьяных, никто не кричал и не веселился сверх меры, как это делали приятели Фоли из «Клуба трепачей».

А вот и Пегги за столиком в дальнем углу. Только так, непременно так должна была она сидеть тут — совсем одна, одетая с трогательной простотой, которая делала ее такой заметной. Все тот же пробор посредине, сзади — маленькая косичка. В черной юбке и белой блузке, она больше чем когда-либо напоминала тихоню школьницу.

Проходивший мимо негр официант остановился около нее, и они чему-то посмеялись, потом он двинулся было дальше, но вернулся, они еще поговорили, на этот раз серьезно, и он отошел от ее столика, просияв. Из дамской комнаты вышла хорошенькая мулатка в белом вечернем платье. Пегги ее окликнула. Мулатка торопливо подошла к ее столику, открыла сумочку и стала показывать девушке какие-то фотокарточки. Обе принялись их разглядывать, поворачивая к свету, сосредоточенно кивали головами, и, по-видимому, сошлись на том, что фото превосходны. Девушка в белом платье так увлеклась, что опустилась было на стул, позабыв об ожидавшей ее компании. Ее окликнули. Засмеявшись, мулатка потрепала Пегги по плечу и присоединилась к своим друзьям.

Оркестр умолк, танцующие пары стали расходиться. Макэлпину любопытно было посмотреть, кто из музыкантов подойдет к столику Пегги. Но тут вдруг откуда-то вынырнул шустрый, щупленький, коричневый старикашка, которому давно уже пора было спать, подскочил к Пегги и галантно пожал ей руку. Девушка что-то сказала ему, наверное пошутила, потому что тот в притворном ужасе схватился за голову, после чего, усмехаясь про себя, заковылял прочь, веселый, оживленный, в отличном настроении. На площадке у лестницы старикашка оглянулся на руководителя джаза Элтона Уэгстаффа и, чтобы привлечь его внимание, захлопал в ладоши. Уэгстафф в ответ широко улыбнулся. Здесь все были у себя дома и каждый знал, что он среди своих.

Уэгстафф, очень черный, с высоким лбом, был красив тяжелой, мрачной красотой. Когда он шел по залу между столиками, Макэлпин заметил странную вещь. Встретив улыбку Пегги, Уэгстафф отвел глаза, на какое-то мгновение замялся в нерешительности, потом направился к столику девушки, как, очевидно, собирался сделать с самого начала, пока сомнение не вкралось в его душу. Он сел и, уже вполне овладев собой, принялся непринужденно болтать с Пегги. Было ясно, что в глубине души он знал, что и он, и Пегги, и официант, и девушка в белом платье, и старикашка — все люди свои.