Любава - [16]

— Вот уж не задалась жизнечка-то моя,— горько пожаловалась Пелагея Ильинична, так и не дождавшись от Любавы ответа,— трое на войне полегли, ну, думаю, остатний-то, Митька мой, порадует на старости. Невестушку приведет, она внучат мне понарожает, вот и буду я в уходе да в заботе, как и все добрые люди. А оно вишь что получается. Или уж я грешная такая? — покачала головой Пелагея Ильинична,— может, не так жила, не так пенсию зарабатывала. Так я ведь и ныне работаю, дома не сижу, да у нас и редкий кто на пенсии сиднем сидит. Не на производстве, так дома вламывают, пока уж совсем в крюк не согнутся. Так почему у меня-то одной несчастье такое, а, Любава? Не мил он тебе, так разошлись бы лучше полюбовно, не срамились бы. Ноне ведь и законы позволяют человека по себе сыскать...

— Я полюблю,— прошептала Любава и с негаданной болью глянула на Пелагею Ильиничну.

— Ой ли, дева? — горько усмехнулась Пелагея Ильинична.— Любовь-то рази обещают? Что-то я не слыхивала такого... Я вот только одного в толк не возьму, чем же он-то не люб тебе? Парень-то вроде бы без изъянов, здоровьем бог не обидел, да и не урод какой-нибудь, не прохиндей...

— Он хороший,— выпрямилась Любава,— очень хороший, Пелагея Ильинична. И вы мне поверьте, жить мы хорошо будем. Честное слово, Пелагея Ильинична, я вас не обманываю. Вы только немного потерпите...

И верила в эти минуты Любава, что все так и будет, видела она в себе силы, способные перебороть прошлое, перечеркнуть его, словно и не было вовсе. Себе не признавалась, но ждала она, что придет Вячеслав Иванович, или хотя письмо напишет. Но сама же все и сделала, чтобы этого не случилось. Никто не знал в Раздольном, куда она уехала и с кем, а мало ли сел в районе, поди поищи. Да и надо ли искать? Может быть, все это только к лучшему. Для нее к лучшему и для Вячеслава Ивановича. Ведь говорил же он, что не может без Марии Иосифовны. А без нее, выходит, может? Ну вот и хорошо, и пусть все так и будет. А Митя и в самом деле славный парень, она не лгала Пелагее Ильиничне, нет, она уже чувствует в себе это, она уже знает, что все у них наладится...

И с этой минуты как-то проще и вольнее зажила Любава в доме Пелагеи Ильиничны. Чаще смеялась, а однажды и Пелагею Ильиничну насмешила: взялась коровенку подоить, а та возьми и заступи в ведро. Прибежала перепуганная Любава, подол в молоке, лицо в молоке, глянула на себя в зеркало и смехом залилась.

Глядя на Любаву, и Пелагея Ильинична настроением поднялась, зарадовалась и с нетерпением ждала-поджидала Митьку из тайги.

15

Во второй половине ноября, когда выпал первый снег, соболь скатился с хребтов и осел на кормовых местах вдоль Верхотинки. С этого момента началась для Митьки горячая пора. Год выдался кормовым, припасливым, и соболь на приманку не шел, почти не делал тропок и сбежек. И приходилось Митьке брать зверька на гон. Ранним утром выходил он на промысел, отыскивал свежий соболиный след и тропил его до гнезда. Затем обкладывал гнездовье — обычно дупло в деревьях — длинной сетью-обметом и выгонял зверька из убежища. Часто соболь добровольно в сеть не шел, и приходилось выкуривать его дымом. На все это уходило много времени и сил, и в зимовье Митька возвращался поздним вечером, предостаточно уломавшись за день.

В зимовье у Митьки порядок, какой не у каждой хозяйки в дому встретишь. Вываренные в настое хвои капканы аккуратно по торцевой стенке висят, над топчаном, удобно для руки, ружье пристроено и охотничий нож — тот самый, что в прошлый раз в Раздольном покупал — в искусно сделанных ножнах. На железной печурке в углу всегда чайник томится, рядом с печуркой дрова припасены. Транзисторный приемник и фонарик на подоконнике место нашли. И так каждая вещь и вещица в зимовье с умом приспособлены. Кликни Митьку — в пять минут соберется и ничего не забудет. И это в нем уже в крови, хоть и учить некому было, а до всего сам доходил, своим умом.

Вернувшись с промысла, Митька первым делом растапливал печурку и подолгу пил крепкий горячий чай. Потом уже, напившись до отвала и согревшись, принимался кашеварить. Пока в котелке булькотило, он обдирал зверьков, ловко и умело орудуя ножом. И эти часы были особенно приятны Митьке. Он вспоминал со всеми подробностями, какого зверька и как удалось добыть. Бывали случаи забавные, о которых он долго помнил и удивлялся. Так случилось недавно и с норкой, которая попала в капкан, поставленный Митькой в пустоледье на разбое. Зверек угодил задней лапкой, на прыжке, и потому прищелкнуло его капканом под самое брюшко. Когда Митька подошел к пустоледью, он увидел норку с небольшим тайменем в зубах. Митька легко освободил норку от капкана, а вот с рыбой расставаться она не хотела ни в какую. Такого дива ему еще не приходилось встречать, и он оставил ее жить. Но в первую же ночь норка сбежала, и как ни искал Митька следы побега, так ничего и не нашел.

Когда Митька заканчивал все свои обычные дела, он садился к столу, придвигал свечку и начинал думать. Так он сидел подолгу, лишь изредка обращая внимание на свое отражение в стекле. Потом доставал ученическую тетрадку в косую линейку, простой карандаш и принимался писать письмо Любаве. Проходил час-другой, а у Митьки все еще не кончались слова для нее и мысли плотно теснились в голове. Уставала рука. Все-таки