Львиная стража - [85]

– Не от этого. Это ключ от моего другого номера, а мне нужен от двадцать четвертого.

Естественно, я, глупец, будучи в своем репертуаре, подумал, что он заказал для нас два одноместных номера и что я окажусь в одиночестве. Я не решился спросить, он был в мрачном настроении. Но девушка забрала ключ от двадцать третьего и выдала от двадцать четвертого, и мы поднялись в номер. Если у гостиницы и был недостаток, то это отсутствие лифта. Даже в «Георге» лифт был. Но с первого взгляда становилось ясно, что лифт сюда было не воткнуть – не нашлось бы ему места среди всех этих балок, резьбы, низких потолков и лестниц. Везде лежали ковры цвета нефрита, очень пушистые и мягкие, и висели шторы, похожие на цветастые девчачьи юбки, и стояли вазы с цветами, а на стенах висели тарелки с красно-золотыми птицами и драконами. Каждый номер был назван в честь знаменитостей Саффолка, как сказал Сандор, хотя я никогда не слышал этих имен, и название было выбито на маленькой пластине с золотым узором по краю.

Наш номер называется «Томас Гейнсборо», а таинственный двадцать третий – «Миллисент Фосетт»[65]. Не знаю, каков двадцать третий внутри, но наш… великолепен, одним словом. У нас есть две кровати со столбиками, своего рода балдахином, шторками, которые можно задвигать, и подушками с оборками. Еще есть около двадцати разных светильников, журнальный столик, кресла с голубой атласной обивкой, ваза с шоколадными конфетами, ваза с леденцами в обертках и – вот диво – хрустальный графин с хересом. Естественно, у нас есть собственный холодильник, телевизор, радио и ванная с феном.

– Я бы жил здесь вечно, – сказал я.

Это было позже, когда настроение у Сандора улучшилось, когда он, как он сам говорит, возликовал.

– Ты еще не видел двадцать третий, – сказал он. – Там атласное постельное белье.

Но когда мы приехали, было только семь, и ему предстояло звонить Гарнету. Тилли сидела с Джессикой в кемпере, она припарковала его примерно в четверти мили от «Боллинброк-Холла». Из нашего окна можно было увидеть кусочек того леса, где она пряталась. Я принес им рыбы с жареной картошкой, и после того как Джессика съела свою порцию – к тому времени девчонка здорово проголодалась, – она получила какао, в которое высыпали порошок из еще одной капсулы снотворного, и выключилась на всю ночь. Так что от Тилли не требовалось никаких действий, только находиться там.

Сандор прошел в ванную и принялся бриться. То место на моей руке, по которому он полоснул бритвой, заживало, но было ясно, что у меня на костяшках навсегда останется шрам. Меня это не особо беспокоило. Однажды, если Сандор и я, не приведи господь, уже не будем вместе, размышлял я, шрам будет напоминать мне о нем. Но я не хотел думать об этом. Я распаковал наши вещи, развесил их в шкафу, где нашел «плечики», обтянутые голубым атласом, и электрическую гладильную доску для брюк, а потом выложил книги Сандора – «Золотую ветвь», «Аббатство кошмаров», ту самую по медицине, ту, которую он сейчас читал, она называлась «Адриан VII»[66], и новую, которую я раньше не видел, путеводитель по «лучшим гостиницам» Восточной Англии, – на старинный письменный стол.

В этом путеводителе рядом с «Боллинброк-Холлом» стояло пять звезд. Сандор выбрал его не случайно, он знал, что ищет. Он вышел из ванной в белом махровом халате, одном из тех, что гостиница предоставляет постояльцам. Думаю, гости их воруют в огромном количестве. В этом халате Сандор выглядел великолепно. Он сразу напомнил мне плейбоя из французского фильма шестидесятых годов, такие часто показывают по телевизору. Даже то, что он сказал, тоже напоминало фразу из фильма.

– Я убью ее вот этим, если понадобится.

Это была бритва. Не знаю, серьезно он говорил или нет, что до меня, то я точно не смогу никого убить, но мне совершенно не хотелось восстанавливать его против себя, вгонять в опасное настроение.

– В этом не будет никакого смысла, – сказал он. – Несомненно, ты именно так и думаешь, что это будет бессмысленно. Мне плевать с высокой колокольни. Это будет местью, а потом я сам себе перережу горло.

На это нечего было сказать.

– Сейчас позвоню матери, – сказал Сандор. – Умаслю ее.

Я всегда думал, что умасливать Диану нет надобности. Она продолжала бы любить Сандора, даже если бы он больше никогда не заговорил с ней, если бы он плюнул ей в лицо. Она и я, мы любим его одинаково. Но иногда мне кажется – и надеюсь, что это не предательство, думать такое, – что Сандор чувствует себя сильнее, более реальным, если хотите, считая, что у них такие же отношения, как у нормальной матери и сына, который… в общем, в своих мыслях я могу произнести это слово: негодяй, выродок. В таких отношениях должны присутствовать угрозы, всякие «чтобы глаза мои тебя больше не видели», и сын, умасливающий свою богатенькую мамочку, – другими словами, все то, что, как притворяется Сандор, у них якобы присутствует.

Но у всех свои слабости, правда? Господь свидетель, я ничтожество и не пытаюсь казаться другим. Сандор позвонил Диане, и хотя я слышал только звук ее голоса, а слов не разбирал, я мог представить, как ласково она с ним разговаривает. Потом мы спустились вниз, Сандор был угрюм и мрачен, и поужинали в ресторане при гостинице. На столе горела свечка и стояла хрустальная вазочка с одной розой.