Лунные грезы - [46]

Она протянула Бейеру руку. Пожатие оказалось на удивление крепким.

– Я вернусь.

Это прозвучало почти угрозой. Дирижер с облегчением посмотрел ей вслед. Какая выразительная спина! Он был одновременно рад и опечален, что она ушла.

Корри с сожалением покинула мир позолоченных кариатид и мраморных колонн. Это был самый большой театр в мире! Как ей хотелось видеть зал вечером, заполненный от партера до галерки публикой в нарядных костюмах, блистающей драгоценностями. Восторженно выжидающие лица в каждой ложе. В ее воображении вставали красочные картины, напряженная тишина предвкушения и она сама – крохотная фигурка на огромной сцене. Она удержит их внимание. Заворожит, привлечет, околдует. Ее голос озарит солнечным сиянием самый густой мрак. Она развеет тьму, покажет им миры, о существовании которых они не подозревали. Вот ее единственная мечта, вот в чем заключается волшебство.

И она добьется этого, непременно добьется.

Девушка вышла в пустое фойе, сказочно прекрасное, с лестницей из оникса и белого мрамора и потолком, расписанным Шагалом. Здесь в тишине и одиночестве она дала себе клятву. Когда-нибудь люди специально придут, чтобы услышать ее. Это обязательно случится, потому что она так решила.

На улице Корри выбрала на лотке спелый нектарин и впилась в него зубами так, что сладкий сок побежал по подбородку. Мистер Бейер прав насчет среднего регистра. Придется упражняться, ведь Арлекин сказал, что лучшего дирижера нет на свете. Но что касается остального… Она отказывается верить, что только влюбленная женщина может петь по-настоящему. Будь это так, ирландские горничные в «Савое» – лучшие певицы, чем она сама.

Однако странно и немного неприятно, что он так подчеркивает необходимость дисциплины и самоограничения. Слишком эти наставления напоминают тирады некоего Гая де Шардонне.

Корри, подумав, выплюнула косточку в ближайшую урну с достойной восхищения меткостью. Дисциплина… самоограничение… как ей надоели эти слова. И что они понимают? Должно быть, давно забыли, каково это – быть молодым, а скорее всего просто никогда не знали. Но ничего, она еще докажет, как они ошибаются, и когда станет знаменитой, будет одеваться как пожелает и петь как пожелает. И никто ей слова не посмеет сказать!

Глава 8

Однако почему-то после целого дня упражнений по системе месье Бейера, на первый взгляд очень простых, но доводивших до изнеможения, ее самоуверенность несколько поубавилась. Поужинав в одиночестве в просторной столовой девушка удалилась в свою комнату, где немного утешилась горстью драже, а заодно решила написать Арлекину.

Дорогой Арлекин! Мне так много надо рассказать тебе, что не знаю, с чего начать.

Корри помедлила, задумчиво прикусив кончик ручки. Может ли она открыться ему, не нарушив пункт девятый, внесенный Гаем де Шардонне? Он выполняет свою часть договора, она обязана делать то же самое. Но это нелегко. Она не привыкла вести двойную жизнь.

Я в Париже и уже успела понять, как ты был прав. Чувствую себя так, словно умерла и попала в рай. И все же, не знай я, что это твой город, о котором ты так много рассказывал в письмах, мне было бы очень одиноко. Я чувствовала бы себя здесь совсем чужой. Подумать только, что когда-то я собиралась взять Париж штурмом! Он немного пугает меня… такой красивый, шикарный… словно прекрасная, но бессердечная дама… Да и почему он должен быть добр к какой-то провинциальной девчонке?

Но мне повезло, и я не должна забывать об этом. Теперь я работаю личным секретарем у французского бизнесмена, ведаю приемом гостей, рассылаю приглашения, организую приемы. Он был так добр, что нашел для меня квартиру. Однако продолжай писать в контору мистера Уитейкера, поскольку еще неизвестно, останусь ли я в этом доме. Очень многое зависит от мистера Бейера.

Да, в первый же свободный день я поехала к нему. Мне он понравился, как ты, впрочем, и предрекал. Я так волновалась, что думала, будто не смогу петь, но в нем было нечто такое… он слушает так, будто важнее занятия нет в мире. Не знаю, что он подумал, но полностью своего мнения, видимо, не высказал. Вежливо попрощался, дал мне упражнения, велел выполнять их каждый день и не петь до того, как мы снова встретимся.

Представляешь мое состояние?! Все равно что он велел бы мне не дышать и не есть. Как мне совершенствоваться, если петь нельзя? Я просто не пойму, иду ли вперед или топчусь на месте. Это так ужасно – наконец оказаться в Париже и не петь! Я полна сомнений и тревог. Как бы я хотела, чтобы ты был здесь и я могла тебя увидеть, хотя бы однажды! Мы бы выпили с тобой кофе в маленьком баре, поговорили о музыке, о Париже и вообразили бы, что город принадлежит нам.

Я хочу видеть тебя. Пожалуйста.

Твоя бедная Коломбина.

К счастью, пока Корри ждала ответа, ей было чем заняться. Прибыл ее новый гардероб, и, к своему немалому веселью, девушка обнаружила, что Гай велел снабдить каждый наряд номером, от первого до двадцать четвертого. Как это на него похоже, он даже не доверяет ей выбрать платье самой! Ее решимость расстроить его планы и помешать замыслам окрепла. Она тщательно обдумала свою стратегию, с тем же скрупулезным вниманием к деталям, которое раньше уделяла пению. Она начнет битву сразу на нескольких фронтах. Зная, что Гай предпочитает модную бледность в женщинах, каждый раз, когда во внутренний двор проникали солнечные лучи, она сбегала вниз, чтобы немного позагорать. В садике не было ничего, кроме зелени, – кустарник и низко подстриженная живая изгородь, так что Корри купила маковое семя и посеяла его в ящиках на балконе, где всегда было светло. По вечерам она сидела в своей комнате, примеряя платье за платьем. Постепенно, неуклонно ее план обретал очертания и обрастал подробностями. Через пять дней она получила письмо от Арлекина.