Лунные дороги - [23]

На следующий день в зале ученицы стояли у станка, ожидали Любовь Степановну. Вместо Любови Степановны вплыло мрачное облако негодования: „Признавайтесь, кто пел эту песенку? А то хуже будет!“. Натальюшка, одеревенев от ужаса, пролепетала: „Это я“. Лицо педагога приняло выражение, не поддающееся описанию. Она ожидала услышать это от кого угодно, только не от Аринбасаровой. „Одевайся. Идем к Головкиной!“.

Софья Николаевна Головкина — народная артистка Советского Союза, прима Большого театра. Первый год как она стала директором хореографического училища. Софья Николаевна Головкина, красивая царственная женщина, уже немного полноватая для балерины. Когда она проходила по коридорам училища, никого не замечая перед собой, дети замирали, заворожено следя за величественным шествием. „О Боже! Это к ней предстояло идти!“. Наталья в сопровождении Любови Степановны, которая была бледна и напугана не меньше ее, отправилась на экзекуцию.

Наташа вошла в кабинет одна. Софья Николаевна стояла и пристально смотрела, обдавая девочку холодом презрения. „Я понимаю“, — сказала Софья Николаевна после „педагогической“ паузы — „что ты нормальная девочка, что это не ты привезла эту хулиганскую песню в нашу школу. Это кто-то тебя научил! Кто???“. Наталья открыла рот, поддаваясь магнетизму стальных глаз директрисы, но, вспомнив всех революционеров, молодогвардейцев, о которых читала, мужественно выпрямилась: „Делайте со мной, что хотите, но я не скажу, кто дал мне эту песню!“. Софья Николаевна долго чеканила тихим голосом о хороших и плохих девушках, о девушках легкого поведения, о подворотне и еще черт знает о чем. От страха Наталья почти ничего не осознавала, но последнюю фразу: „Мы подумаем, что с тобой делать“, Наташа услышала очень отчетливо.

„Домой я не вернусь!“ — решила девочка: „Какой позор для меня и для моей семьи — быть выгнанной из училища. Я убегу на целину!“. Потихонечку Наталья стала собирать продукты в дорогу: сушила хлеб на батареях, складывала кубики сливочного масла в маленькую баночку, нимало не заботясь о том, что оно быстро портится. В ужасе Наташа ожидала решения своей участи.

В это время пронесся слух, что в интернате будет новая директриса. В Наташином воспаленном мозгу сразу нарисовался образ, очень похожий на Головкину. Девочка совсем приуныла.

И вот однажды вечером Наташе сказали, что ее вызывает директор интерната. Не чуя ног, она побежала к ней в кабинет. Одернув перед дверью косички, робко вошла. И друг увидела красивую женщину с большими карими глазами.

— „Как тебя зовут?“ — бархатисто спросила она.

— Наташа.

— А меня Серафима Владимировна, я ваш новый директор. Давай с тобой поговорим.

Говорили долго. Наталья доверчиво рассказала Серафиме Владимировне обо всем, что ее интересовало, но ни полсловечка не было сказано об истории с песней. Имя девочки, привезшей песенку, навсегда осталось тайной.

Шли дни, о Натальином страшном проступке забыли. Девочка подружилась с Симой Владимировной, Наташа чувствовала, что директриса относится к ней как-то по-особенному, они частенько беседовали. С приходом Серафимы Владимировны жизнь изменилась — ушла казарменность, интернат превратился в уютный дом. Сима Владимировна сама ездила на базу закупать одежду для интернатовцев, стараясь покупать хорошенькие платьишки, кофточки, разные для всех, чтобы дети не выглядели по-сиротски, как в обычных детдомах. Когда среди девчонок начинались споры-раздоры, кому какое платье достанется, ее глаза грустно темнели, и она жаловалась Наташе: „Видишь, как трудно. Хочется, чтобы девочки выглядели по-разному, а все равно не получается, чтобы все были довольны“.

В интернат пришла работать кастеляншей Наташина двоюродная бабушка Юля. Она была восхитительно пышнотела, весила около ста килограммов. Седые, чуть волнистые волосы делали ее похожей на румяный одуванчик. Несмотря на то, что Юлия Владимировна решительнейшим образом вознамерилась приучить детей к аккуратности, ребята ее полюбили. Когда она кого-то распекала за непорядок в комнате или за неопрятность в одежде, казалось, что ее голос гремит отовсюду, и никому не укрыться от ее праведного гнева. Бабушка Юля была строгая, даже резкая, но, несмотря на это, частенько на ее мягкой груди можно было найти кого-то из ребят, плачущих на жизнь. Она покрывала их головы ладонью и нежно молчала. Бабушка Юля была неравнодушной, ей было дело до каждого ребенка, а что может быть важнее одиноким детям?

Тучность новой кастелянши ничуть не мешала ей будоражить весь интернат своей бешеной энергией. Вскоре неутомимая бабушка Юля организовала вышивальный кружок. Она пригласила свою подругу Нину Петровну преподавать вышивание, через несколько месяцев повсюду были раскиданы вышитые гладью и крестиками салфеточки, скатерочки, по окнам развесились занавесочки. К всеобщей девчачьей зависти — лучшим вышивальщиком был Кайрат Мажикеев.

Ребята обожали ходить с бабушкой Юлей на прогулки. Неожиданно ее громоздкая фигура отделялась от колонны детей, Юлия Владимировна твердо брала курс к лотку с мороженым. Детские глаза визжали восторгом — через минуту будет роздано мороженое или булочки, в зависимости от погодных условий. Каждое воскресенье бабушка Юля забирала по десять-двенадцать питомцев к себе домой, поила вкусным чаем с тортом. Кто хотел, мог помыться в ее ванной, поскрипывающей от чистоты.