Лунная опера - [36]

Одинаковые сны на разных кроватях всецело отображают суть городской жизни, точно так же, как разные сны на одной кровати весьма насыщенно отражают деревенский дух. В семь утра Тубэй завалился на пружинистый гостиничный матрас и уснул. А на небо поднялось солнце, упитанное и совершенно обнаженное.

Всю вторую половину дня Тунань проторчал в зале биржи. Расположенный на стене электронный терминал сверху донизу горел зелеными рядами цифр. Вот уже несколько дней, как он обратил свои деньги в акции. В одной руке у Тунаня была зажата сигарета, а другой он перебирал лежащие в кармане брюк монетки. Он всегда держал там несколько монет, поскольку игра, в которой выбор определяли орел или решка, уже переросла в его тайное увлечение. Таков был стиль его жизни, который порой определял его способ мышления. Он перебирал влажные от пота монеты с частыми зазубринами, проходящими по ободку. Тунаню не нравились бумажные деньги. Для него деньги существовали лишь в двух формах: крупные суммы – просто в виде статистических данных, а мелкие – в виде монет. В свое время такой выгодный подход был определен еще Сталиным, который говорил, что горем может считаться смерть одного человека, в то время как гибель миллионов превращается просто в абстрактную цифру. Таким образом, бумажные деньги – это не что иное, как прекрасный труп, и относиться к ним следует просто как к единицам исчисления. Тунань потирал друг о друга две монетки, ощущая их характерный шероховатый звук.

Половина его денег уже сгорела. Кто именно их уничтожил, он не знал. Тунань не видел ни убийцы, ни трупа. Монетки в его пальцах стали совсем мокрыми. Прячась в кармане, каждая из них округлялась в черное дуло пистолета. В один прекрасный день его деньги снова возродятся, каждое из дул еще скажет свое слово. Чисто, четко и гулко эти слова отрикошетят, словно пули.

Зал наполнялся людьми. Собиравшийся в их порах пот распространял кисловатый запах. Кто-то ругался матом. Лица игроков все как одно выражали сильное беспокойство, люди размахивали руками, и только Тунань сохранял спокойствие, сосредоточенное на кончиках его пальцев, которые четко ощущали вес и твердость монеток. Не говоря ни слова, все это время Тубэй отсутствующим взглядом смотрел на табло. Там на экране терминала он увидел другую руку, которая, словно монетку, схватила всех игроков и, поместив их между пальцами, вертела и переворачивала уже совсем скользких от пота.

Под вечер Тунань наконец вышел на улицу. Был как раз час пик, его суета проявлялась в большей степени в самом настрое пешеходов, нежели в их походке. Лица пешеходов воспроизводили причинно-следственные связи прошедшего дня, в их выражениях подтекстом читалось философское отношение к жизни: был день, и вот он закончился; прошел день, наступил новый. С сигаретой в зубах Тунань шел в плотном потоке толпы. Внезапно он заметил симпатичную девушку в такси. Симпатичные девушки стали уже неотъемлемой частью городского вечернего пейзажа, словно в этот час они покидали свое логово и распространялись на такси во всех направлениях.

Зажглись разноцветные фонари. Для города началось самое культовое время. В разноцветном освещении город приобрел свою крайнюю осязаемость, люди и здания материализовались максимально ярко. Тунань выбросил окурок, изо всех сил заставляя себя не думать о делах. Сохраняя этот настрой, он вместе с людским потоком продвигался вперед. Тунань боялся городских сумерек. Как только зажигались огни, он, чуть что, приходил в невыразимое смятение. Не в силах переварить всю круговерть переживаний, его душа дрожала, подобно свету неоновых фонарей. Тунань уже не думал о делах, это превратилось в физиологическую привычку, которая вырабатывается у людей, приезжающих в крупные города. Когда он применял эту свою способность, на лице у него тут же воцарялось спокойствие, а в глазах появлялось высокомерие, демонстрировавшее абсолютное отчуждение и уединение. Шагая в толпе, Тунань был одновременно похож на журавля среди кур и на курицу среди журавлей, казалось, что его окружают не люди, а особи другого рода.

Подняв запястье, Тунань взглянул на часы. Его интересовало не время, а дата. Затем Тунань вытащил свой мобильник, задумчиво вытянул на нем антенну и, пошатываясь, набрал домашний номер. На другом конце провода в трубке громко отозвался Тубэй:

– Его нет.

– Я знаю, что его нет, он на улице, – ответил Тунань.

Тубэй помолчал некоторое время, а потом, погрустнев, спросил:

– Что ты хотел?

Тунань в этот момент замедлил шаг, с двух сторон мимо него протекала толпа. Он снова приподнял запястье, чтобы посмотреть на часы, и сказал:

– Давай вместе сходим в сауну.

Тубэй снова медлил, его молчание длилось ровно столько, сколько он сочинял ответ. Наконец он сказал:

– Я уже помылся вечером в кампусе.

– Ну хорошо, тогда полвосьмого жди меня в холле отеля «Чанлэ».

На крыше отеля «Чанлэ» находился вращающийся ресторан. Заняв самую высокую точку в городе, ресторан со скоростью минутной стрелки поворачивался вокруг своей оси. Телепаясь за Тунанем, Тубэй преодолел высоту на лифте и оказался на самой вершине мегаполиса. У его ног расстилалось море городских огней, при этом создавалась иллюзия, что это именно море огней равномерно проплывает мимо него против часовой стрелки. К ним подошла официантка. Она знала Тунаня. Улыбнувшись, девушка провела Тунаня и Тубэя к столику номер восемнадцать и сказала: