Лунная магия - [2]

For thy bosom is warm to my fase, and profound as a manifold flower,

Thy silence as music, thy voice as an odour that dies in a flame;

Not a dream, is kiss of thy mouth, and tke bountiful hour

Nhat makes me forget what was sin, and would make me forget were it shame.

Thine eyes that are quiet, thine hands that are tender, thy lips that are loving,

Comfort and cool me as dew in the dawn of a moon like a dream;

And my heart yearns baffled and blind, moved vainly towards tkee, and moving

As the refluent seaweed moves in the languid exuberant stream.

Swinburne

Глава 1

Просторный зал медицинского колледжа был полон народу по случаю церемонии вручения наград. На возвышении, под знаменитой мемориальной витриной, увековечивающей благотворительность основателя колледжа, длинным полукругом сидели облаченные в алые мантии фигуры, ярко выделяясь на фоне темных дубовых панелей. Капюшоны различных университетов — пунцовые, вишневые, пурпурные и всевозможных оттенков синего — придавали всей картине еще более кричащий колорит. Над завязками капюшонов взору присутствующих являлись лица — бычьи, ястребиные, лисьи; а в самом центре, выглядя сравнительно нормально среди этого поражающего воображение собрания голов, наполненных первоклассными мозгами, восседал титулованный председатель, только что завершивший вручение наград. Снизу, из зала, всю эту стаю райских птиц разглядывала темная масса студентов, их друзей и родственников.

— С такими волосами ему бы не следовало надевать капюшон такого цвета, — сказала явно приехавшая из провинции маленькая старушка сидевшему рядом неуклюжему юнцу. Тот нежно прижимал к груди диплом, дававший ему полное право в меру сил творить ближним зло.

— У него нет иного выбора. Это университетский капюшон.

— Тогда незачем человеку с такими волосами поступать в этот университет.

Смесь пурпура и багрянца была, конечно, не лучшим сочетанием цветов для рыжеволосого человека, но его серое и твердое, как гранит, лицо с редеющими на висках и зачесанными назад волосами невозмутимо глядело в пространство с явным безразличием к этому обстоятельству.

— Точь-в-точь мясник, — сказала старушка.

— Ошибаешься, это один из наших лучших врачей.

— Не хотела бы я, чтобы он мне давал какие-то снадобья.

— А он бы, пожалуй, и не смог. На его факультете снадобьями и не пахнет.

— А что же тогда он дает?

— Да ничего. Там нечего давать. Иногда хирурги могут сделать операцию, а иногда — нет. Так вот, он им говорит, когда можно ее проводить, а когда нельзя. Единственный мужик, чьим приказам они безоговорочно подчиняются. Если он велит им резать, они режут; а велит не трогать — они не трогают.

— Надеюсь, что меня он не тронет, — сказала старушка.

— Я тоже надеюсь, мама, — грубовато ухмыльнувшись, ответил ее сын и решил приберечь этот забавный разговор для рассказа в студенческой курилке. Церемония завершилась хоровым исполнением гимна «Боже, храни королеву», и объект их интереса, воспользовавшись тем, что сидел у самого края полукруга, тихо соскользнул с возвышения, опередив толпу своих коллег.

Однако его край возвышения находился в противоположной от гардеробной стороне, и он, все еще в своем ярком оперении, оказался в проходе, ведущем в столовую, среди моря людей, бросившихся к столу с закусками. В этой сутолоке к нему оказалась прижатой старушка, которая воззрилась на него с тем сосредоточенным и бесстрастным интересом, какой присущ обычно конногвардейцам, охраняющим Уайтхолл.

Не привыкший к такому вниманию, он было решил, что она его старая пациентка.

— Добрый день, как ваше здоровье? — спросил он, коротко кивнув.

— Спасибо, замечательно, — нерешительно ответила она со смущением в голосе, явно не ожидая, что с ней заговорят.

— Это моя мама, сэр, — пояснил стоявший рядом с ней юноша.

__ Угу, — невежливо буркнул старший и неожиданно, к полному изумлению присутствующих, стащил с себя умопомрачительную мантию, явив свету свои нарукавники. Скомкав роскошное одеяние, он сунул его в руки остолбеневшего студента.

— Будьте добры, отнесите это в комнату старших преподавателей, — сказал он и, бесцеремонно расчищая себе путь локтями, начал проталкиваться сквозь толпу журналистов.

— До чего забавный тип! — заметила старушка.

— С такой репутацией, как у него, можно себе позволить и не такие выходки, — ответил ее сын.

— Он мне, пожалуй, не понравился, — сказала она.

— Он никому не нравится, — сказал ее сын, — но мы ему доверяем на все сто.

Тем временем объект ее неодобрения, прыгая через три ступеньки, взбежал на следующий этаж, вошел в пустую лабораторию, снял с крючка старый твидовый пиджак и в таком вот непритязательном виде, и даже без шляпы, выбрался через боковую дверь в темный квадрат внутреннего двора. Тяжело ступая по гравию, он пересек двор, чем заставил медсестру выглянуть из окна палаты и добавить новый пункт к списку причуд знаменитого профессора Малькольма. Дальше путь его лежал по боковым улочкам к станции метро. Придя туда, он тихо выругался — его записная книжка вместе с бумажником и проездным билетом осталась в нагрудном кармане парадного пиджака в гардеробной, а из всякой дребедени в карманах брюк удалось выудить ровно три медных полупенсовика.