Лунка серебристая - [15]
Златки — дети солнца, и тоже, как светлокрылая кобылка-пустынница, не боятся жары.
И больше нет никого. Пустыня мертва. Даже муравьи-бегунки спрятались в свои подземные убежища. Но вот из-под кустика терескена выбегает клещ Гиаломма азиатская. Зачуяв меня, он не выдержал, не испугался жары. Быть может, он ждал такой встречи с самой весны, почти два месяца? Сейчас решительный момент в его жизни. И клещ мчится изо всех сил на своих желтых длинных полусогнутых ногах. Вот и у моих ног конец его пути. Но я отбегаю несколько шагов в сторону.
У клеща отличнейшее обоняние. Он моментально повертывается и бежит с еще большей быстротой.
Но почему-то сбился, закружился на одном месте, лихорадочно замахал ногами и вдруг скрючился, застыл, замер. Неужели потерял меня, заблудился?
Я тронул прутиком клеща. Он мертв, погиб от несносной температуры, сжарился на перегретой земле, земле такой горячей, что к ней нельзя прикоснуться руками.
А солнце полыхает, залило все нестерпимо ярким светом, во рту пересохло, хочется пить, и в глазах мелькают какие-то красные полосы. Нет, надо спешить к машине и, как и все живое, прятаться, чтобы не уподобиться несчастному клещу, так неосторожно решившемуся на безумную попытку расстаться со спасительной тенью.
В специальном мешочке я взял с собой разное зерно: рис, пшено, гречку, ячмень и даже мак. Был еще горох. В свободное время возле гнезда муравьев-жнецов я насыпал затейливыми узорами зерно и, усевшись на стульчик, отдыхая, наблюдал, как муравьи подают сигналы мобилизации, как собирают неожиданный урожай и многое другое. Кроме того я часто добавлял еще несколько горошин. С ними муравьи ничего не могли сделать: за гладкую оболочку никак не уцепишься челюстями и ногами не обхватишь, чтобы унести. Изрядно провозившись, «огорошенные» муравьи оставляли в покое непосильную ношу и более к ней не притрагивались, даже если весь муравейник голодал из-за недостатка трав. Но как все муравьи сразу узнавали, что горох — добыча нестоящая?
Сегодня утром, проснувшись, я не слышу, как шумит каратуранга, не несутся тучи песка, надоевший нам ветер стих, и пустыня застыла в приятном покое. Какая сегодня погода, есть ли на небе тучи, сквозь полог ничего не видно. Но над головой загораются золотом листья деревьев, взошло солнце и осветило землю.
Что может быть чудесней тихого солнечного утра после долгого ненастья! Пока все спят, я обошел барханы, насмотрелся на далекие сиреневые горы, в которых глубокие тени отметили все распадки, наслушался звонких криков отаек и заглянул на гнездо муравьев-жнецов. Кучка риса, насыпанная еще вчера вечером, исчезла. Но что удивительно, исчезли и три горошины. Небольшой же конус из палочек и камешков, которыми пепельноволосые жнецы прикрывают вход в гнездо, в одном месте был разобран, а до самой земли проделана чистая дорожка, будто для того, чтобы по ней прокатить горошины.
«Нет, не может быть такого, — подумал я. — Горошины просто склевала какая-нибудь птица».
Впрочем, все легко выяснить. И я вновь кладу у гнезда три горошины.
Здесь, на голом такыре, жнецам нелегко с пропитанием, и не зря кое-кто из них, нарушая давние обычаи, нападает на насекомых и тащит их в свое жилище.
У горошины оживление, суматоха, смельчаки, пытающиеся осилить непомерную ношу. Кое-кто, изрядно повозившись, мчится в гнездо, наверное, звать на помощь. Показывается из норы большой медлительный солдат. Долго чистит усы, гладит голову, потом направляется к горошине. Еще появляется таких же три солдата. Четыре крупных и несколько мелких юрких муравьев — недурная компания скопилась у горошины. Два муравья подлезают под горошину, другие два тянут ее сверху, и, хотя попытки не совсем согласованы, горошина вздрогнула, закачалась, медленно-медленно покатилась к муравейнику и исчезла в нем. За первой горошиной была утащена вторая, а затем и третья.
Все происходящее кажется невероятным. Я всегда думал о том, что поведение муравьев не столь просто, как его представляют, и что кроме инстинкта громадное значение имеют опыт и подражание. Наконец, муравей муравью рознь и среди множества находятся редкие умельцы на всякое трудное дело.
Восхищаясь умельцами, разрешившими столь трудную задачу, я насыпал перед входом целую горку гороха.
Угощайтесь на здоровье!
Мне встретилась очень красивая оса-истребительница. Брюшко ее красное и такое яркое, будто тлеющий уголек. Все же остальное тело, в том числе и крылья, глубоко черные с синеватым отливом. Оса беспрестанно встряхивала крыльями, и от этого брюшко-огонек то гасло, то загоралось.
Осу я хорошо знал, мы с ней старые знакомые. Сейчас я вижу, как она мчится по сухому глинистому бугру вспять и тащит за собой в челюстях молодого тарантула.
— Счастливого пути! — кричу я осе.
Следить, что будет дальше, не хочется. Дальнейшее все известно. Сейчас оса найдет где-то уже выкопанную норку, затащит в нее добычу, отложит на нее яичко, закопает домик своей детки, и потом, почистив свой изящный костюм, вспорхнет в воздух и помчится лакомиться нектаром.
Но у осы неприятность. Она потеряла свою норку. Положила паука, мечется. Иногда проведывает добычу: цела ли?
