Лунин, или Смерть Жака - [2]

ГРИГОРЬЕВ. (торопливо). Я и не испугался, Михаил Сергеевич. Отчего же мне пугаться... не пойму вас, право. (Стараясь строго.) А вот чей портретец вы на стенку повесили – принужден я спросить.

ЛУНИН. И это – знакомец... Жизнь была долгая, Григорьев, и знакомцев в ней: сенаторы, воры, министры, убийцы, фальшивомонетчики, государи...

ГРИГОРЬЕВ. А это, если не ошибаюсь, государственный преступник Муравьев-Апостол у вас висит?

ЛУНИН (смешок). У нас висит... Ну вот, сами знаете, а чего спрашиваете?

ГРИГОРЬЕВ. Эх, сударь, все вы гусей дразните.

ЛУНИН. Кого дразню?

ГРИГОРЬЕВ. Гусей... Ну зачем же вы государственного преступника и повесили?

ЛУНИН. Это вы его повесили, любезнейший! А я его не вешал. (Смешок) Фраза?

Последние слова он произносит смеясь, туда – в темноту, в толпу мундиров.

Я ведь шутник, господа...

И ЛУНИН захохотал еще пуще.

ГРИГОРЬЕВ. (совсем серьезно). Не время шутить, Михаил Сергеевич, поверьте.

ЛУНИН (повернулся и долго глядел на поручика своим волчьим взглядом, наконец произнес тихо-тихо). Шабаш?

Молчание.

Когда?

ГРИГОРЬЕВ. Исполнить надлежит сегодня после полуночи.

ЛУНИН. Пуля?

ГРИГОРЬЕВ. Совсем иначе, Михаил Сергеевич. Решено, чтобы никакого вам посрамления не было, дескать, так и так: от апоплексического удара скончались...

Молчание. Смешок.

ЛУНИН. Значит, удавите... Тебе предписано?

ГРИГОРЬЕВ. (только вздохнул). Так что должен я обыск произвести в камере... чтобы никакого противозаконного оружия... (Помолчав.) Михаил Сергеевич, вы ж понимаете, дело совсем тайное... а я такое на себя беру – вас предупреждаю. Но ведь милосердие должно быть.

ЛУНИН. Что должно быть?

ГРИГОРЬЕВ. (твердо). Милосердие.

Смешок ЛУНИНА, как кашель.

Нет, не одно лишь милосердие, конечно, а обоюдная польза тоже. (Медленно.) Если дадите честное слово подпустить к себе... исполнителей... я ничего обыскивать не стану... Можете сделать в полнейшем одиночестве необходимые приготовления... и помолиться... или написать чего... естественно, без упоминания о... (Замолчал.)

ЛУНИН. А как обману?

ГРИГОРЬЕВ. Что вы, Михаил Сергеевич. Уж если вы свое слово скажете... Да и для вас выгоднее – боли никакой. Я двух человек возьму, они опытные, сноровистые, Родионов и Баранов. У них, почитай, человек по десять на совести... Только пальцы на горло возложат, и не почувствуете. (Тихо.) Если сопротивляться, конечно, не станете...

ЛУНИН. Боишься?

ГРИГОРЬЕВ. А как же вас не бояться... Вас все боятся, Михаил Сергеевич. Одной рукой девять пуд выжимаете, а если еще пистолетик куда припрячете. Удушить-то вас все равно удушим... но крови-то, крови... А зачем? Я все вам как на исповеди выкладываю, чтобы вы помыслы мои знали: вы – нам, а уж мы вам послужим... Все ваши пожелания да распоряжения передам сестрице вашей и еще кому.

ЛУНИН. Когда удавить думаешь?

ГРИГОРЬЕВ. В три после полуночи... уж позже никак нельзя. К трем всех заключенных из тюремного замка выведем... вроде на поверку...

ЛУНИН. На случай, если слова не сдержу?

ГРИГОРЬЕВ. Я того не говорил, только к трем выведем всех! Всех! Из замка!

Долгое молчание.

ЛУНИН. Но условие будет. (Смешок) Насчет шеи моей мы, можно считать, договорились – условие будет насчет глаз моих... Ты знаешь, я католичество принял, чтобы в одной вере с вами не состоять. Оттого, согласись, увидеть последним смертным взглядом ваши рожи...

ГРИГОРЬЕВ. Не понимаю вас, Михаил Сергеевич.

ЛУНИН. Священник католический, который к полякам каждый день в тюрьму приезжает, – он и сегодня приехал?

ГРИГОРЬЕВ. Точно так.

ЛУНИН. Так вот. В час смертный я хочу увидеть его лицо, чтобы он мне глаза закрыл.

ГРИГОРЬЕВ. Шутить изволите?

ЛУНИН. Послушайте, мальчик, я редко шучу. (Он холодно и страшно посмотрел.) Священник закроет мне глаза. Только тогда вы шею мою получите. Если не так, Григорьев, добирайтесь до нее сами. И уж двух как минимум я с собой заберу при лучшем для вас исходе.

ГРИГОРЬЕВ. Но как же это можно? Дело ведь тайное... Я присягу дал...

ЛУНИН. А я уже все продумал... Священника... ты в ту камеру поместишь... со мной рядом... ну, где ты Марфу держишь... (Смешок.) А как душить меня начнете... криком его и разбудим.

ГРИГОРЬЕВ. Да крикнуть-то вы не успеете...

ЛУНИН. А я кричать и не собираюсь.

ГРИГОРЬЕВ. А кто же кричать будет?

ЛУНИН. А ты... как они душить меня начнут... убийцы-то... так ты сам закричишь. А они тебя поддержат. Сами душить будете и сами кричать! А когда священник прибежит на крик – вы ему: «Так и эдак, все по высочайшему повелению сделано, а твое собачье дело – глаза усопшему закрыть и тайну соблюсти». Учти: клятву с тебя возьму, и самую страшную, что все так выполнишь... Ты верующий...

ГРИГОРЬЕВ. (мрачно). Истинно верующий.

ЛУНИН. А иначе времени не теряй, уходи! (Грубо.) Ну, согласен, что ль?

ГРИГОРЬЕВ. Согласен, как же не согласен, коли вы за горло взяли.

ЛУНИН. Ничего. Сейчас я тебя за горло... а ночью ты меня. И квиты.

ГРИГОРЬЕВ. Ох, и шутник вы... Ну, я пошел.

ЛУНИН. А клятву... Клятву-то... вслух!

ГРИГОРЬЕВ. Христом-Богом клянусь...

ЛУНИН. А тех, кто удавит меня... пришлешь ко мне.

ГРИГОРЬЕВ. Не понял, Михаил Сергеевич... зачем?

ЛУНИН. На руки их поглядеть хочу... Это ведь не каждому дано увидеть руки, которые жизнь твою примут. И велишь дать им водки... и поболее... за мой счет... чтоб весело исполняли и громко кричали.