Луна жестко стелет - [22]

Еще бы я не понимал! Убийство Вертухаевых охранничков – это подрыв святейших заповедей Главлуны. По крайней мере, будь я Вертухай, я смутно заподозрил бы что-то в этом роде.

– Спасибо, проф. Буду начеку. А если увижу эту девушку, я ей обязательно скажу.

– Как, ты не знаешь, где она? Вас же видели уходящими вместе, и я так надеялся, что уж ты-то знаешь!

– Проф, откуда такой интерес? Прошлой ночью не похоже было, что вы из ее дружков.

– Мануэль, ты неправ! Она мой камрад. Я не говорю «таварисч», «таварисч» теперь это просто вежливое обращение. Она мой камрад. Мы расходимся только в тактике. Но не в целях и не в преданности делу.

– Понял. Считайте, что передам. Обязательно.

– Замечательно! Вопросов не задаю, но… но надеюсь, но очень надеюсь, что ты сумеешь найти способ обеспечить ее безопасность, полную безопасность на срок, пока уймется этот шухер.

Я решил, что хватит темнить.

– Минутку, проф. Не вешайте трубку. Как только я взял трубку, Ваечка закрылась в ванной. Полагаю, чтобы не торчать над ухом. Уж такой она была человек. Я постучался в ванную.

– Ваечка!

– Погоди секунду.

– Нужен твой совет.

Она открыла дверь.

– В чем дело, Манни?

– Как ваша шобла относится к профессору де ла Миру? Ему доверяют? Ты лично ему доверяешь?

Похоже, она призадумалась.

– Полагаю, все, кто был на митинге, поручились бы за него. Но я его не знаю.

– Хммм. А что говорит твое чутье?

– Славный мужик, хоть и спорил со мной. А ты о нем что-нибудь знаешь?

– Еще б не знать! Я его двадцать лет знаю. Уж я-то ему доверяю. Но тебе навязывать не стану. Свой НЗ всяк бережет по-своему.

Она тепло улыбнулась.

– Манни, если ты доверяешь, то я тем более.

Я вернулся к телефону.

– Проф, как вы насчет топтунов?

Он весело хрюкнул:

– Большой ученый, Манни!

– «Дрянд-отель» – такую дыру знаете? Номер «Л», две палубы ниже матерлинии. Сможете хвоста не привести? Вы уже завтракали? Что вам взять на завтрак?

Он по-новой весело хрюкнул.

– Манни, у одного учителя по поводу одного ученичка есть мнение, что труды даром не пропали. Знаю, где это, дойду тихо-мирно, я кал еще не завтра, а ем всё, что в данный момент мне нельзя.

Ваечка принялась складывать койки. Я пошел помогать.

– А тебе чего хотелось бы?

– Чаю и тостиков. Хорошо бы соку.

– Маловато.

– Ннуу, яичко всмятку. Но, чур, я за себя плачу.

– Тогда два яичка всмятку, тосты с маслом и джемом, сок. Р-разорю-у!

– Кинули на морского?

– Кинули. Чур, я смухлевал и продул. Я подошел к податчику, включил дисплей и высмотрел нечто под лозгуном «ПРИЯТНЕЙШЕГО ОПОСЛЯ! – ВСЕ ПОРЦИИ ДВОЙНЫЕ: томатный сок, омлет, ветчина, картофель жареный, кукуруза в меду, тост, масло, молоко, чай или кофе – 4.50 ДЛГК на двоих», – и заказал на двоих, не желая афишировать наличие третьего.

К звонку податчика с едой мы были чистенькие до блеска, норка, готовая к завтраку, тоже, Ваечка сменила свой черный прикид на красный комплектик, «поскольку ожидаются гости». Смена наряда не обошлась без траты слов. Ваечка прихорошилась, улыбнулась и сказала:

– Манни, мне этот комплектик даже очень. Как ты догадался, что он мне в самый раз?

– Врожденный талант.

– Поди-ка, да. Сколько он стоит? Уж за это-то я с тобой рассчитаюсь.

– Там была распродажа, на ценничке стояло полста центов бонами.

Она нахмурилась и топнула. Поскольку была босиком, звука не вышло, ее просто на полметра подбросило. «Счастливой посадки!» – пожелал я ей, глядя, как она, будто новичок какой-нибудь, шарит опору под ногами.

– Мануэль О'Келли! Неужели ты думаешь, что я способна принимать дорогое шмутье от мужика, с которым у меня даже эник-беник не было?

– Вот уж что исправимо в два счета.

– Распутный тип! Я скажу твоим женам!

– Так мне и надо. Недаром Мама обо мне самого дурного мнения.

Я подошел к податчику взять тарелки. Гуднула дверь. Я отщелкнул переговорную трубку.

– Кто там?

– Телеграмма гаспадину Смиту, – ответил ломаный голос. – От гаспадина Бернарда Оу. Смита.

Я отдраил дверь и впустил профессора де ла Мира. Он выглядел как выходец с того света: одежонка – одни лохмотья, замызганный, космы висят, правый бок парализован, рука болтается, бельмо на глазу, – ну, точь-в-точь из матерых бичей, что спят в Придонном переулке и клянчат выпивку под кисленькое по дешевым кабакам. И слюни изо рта висят.

Как только я отдраил дверь, он выпрямился, приосанился, сложил ладошки ниже подбородка, оглядел Ваечку с ног до головы, сюсюкнул на японский манер и выдал «фьюить».

– Еще прелестней, чем помнится, – сказал он.

Ваечка зла была, как черт, однако улыбнулась.

– Благодарю, профессор. Но не утруждайтесь. Здесь одни камрады.

– Сеньорита, в тот день, когда политика начнет мешать мне ценить красоту, я брошу политику. Я слишком большой поклонник красоты, в данном случае вашей, – окинул он цепким взглядом номер.

– Проф, вы же старый развратник, так будьте свидетелем. Всю ночь мы тут политикой занимались, одной политикой и ничем больше, – сказал я.

– Неправда! – полыхнула Ваечка. – Я несколько часов сопротивлялась, но он пересилил. Профессор, что полагается за такие дела здесь у вас в Луна-сити?

Профессор поцокал языком, покачал головой, повертел бельмом.

– Мануэль, не ожидал! Это же серьезнейший проступок, тебя положено ликвиднуть без суда. Но не без следствия. Сударыня, вы пришли сюда по доброй воле?