Луна за облаком - [7]

И вот теперь Трубин все знает или обо всем догадывается. Его осторожные слова, одетые в оболочку тумана, не оставят ее в покое. Надеяться уже не на что.

— Ах, перестань! Ну чего ты об одном и том же?— сказала

она.

— Пойми, Соня. Я не такой, чтобы унижать тебя или себя. Да­вай без истерик. Если у нас с тобой жизнь не удалась, что же...

— У тебя все очень просто,— с раздражением ответила она.

Он почувствовал: она уже подготовила себя к тому, чтобы ска­зать правду. В окно он видел остановившиеся в небе облака, повис­шие без движения листья. Даже воробей на коньке крыши, нахо­хлившись, сидел недвижимо.

«Все остановилось,— подумал он и удивился, что способен еще что-то подмечать из того, что происходило за окном.— Почему все остановилось? Хотя нет. Все это так, ненадолго. О чем я думаю? Надо ей сказать обо всем до конца».

И он стал сухим и бесстрастным тоном передавать ей то, что услышал о ее измене.

Она выслушала, ни разу не перебив его.

— Что ты на это скажешь?

— Ну, если уж она сама явилась к тебе...

Быстро взглянув на Софью, он заметил красные пятна у нее на лице.

— Ну, если уж так...— повторила она глухо.— Тогда знай... Да, мне кажется, что я люблю его. А то, что он меня любит, я не со­мневаюсь ни на минуту. Поверь мне, он 'не из тех, о которых ты думаешь. Он такой же честный, как и ты. Такой же принципиаль­ный. Ты не подумай, что наши с ним отношения зашли далеко.

— Ну, знаешь ли, меня не интересуют подобные уточнения.

— Все-таки надо объясниться и понять, что произошло между нами. Почему я разлюбила тебя и полюбила его?

— Что ты в нем нашла? Чем таким он тебя...— Трубин подыс­кивал слово.

— Вся разница между вами в том, что он меня любит, а ты... Ну, что тебе говорить? Мы уже обо всем переговорили.

— Да, обо всем,— согласился Григорий. — Тебе решать. Дальше так продолжаться не может. Если его любишь, то с ним тебе и жить.

— Он зовет меня. Он говорит, что уедем к его родителям, а по­том видно будет.

— Ну вот и поезжай.

Она не ответила, смотрела, не отрываясь, в окно. Не то ждала, чего он еще скажет, не то своим молчанием выражала согласие на его последние слова. Все вокруг было зыбким и неустойчивым. Она уже разучилась определять и понимать, где для нее плохо, а где — хорошо. Приходила утрами в производственный отдел и все думала, перебирая синие и белые бланки, забывая о том, где она и что ей надо делать. С трудом сбрасывала с себя оцепенение и бралась за телефонную трубку: «Пора потребовать документы с «Дальсталь- конструкции». Но тут же наваливалось на нее такое безразличие ко всему, что она снова задумывалась, неподвижно глядя в одну точ­ку. Вчера начальник отдела сделал ей замечание: напутала с рас­ценками за бетонирование...

Григорий чувствовал всю серьезность происходящего, но в глу­бине души что-то его еще обнадеживало, будто где-то неприметная ниточка тянула за собой все то давнишнее, все то хорошее, что бы- .ло у них с Софьей.

Она вдруг закрыла лицо ладонями и заплакала. Григорий не сразу к ней подошел — у него не было жалости к жене. Но он все же переборол себя, налил ей воды и попросил, чтобы она успоко­илась.

— Возможно, нам обоим будет лучше, если ты уедешь,— ска­зал он, как мог, более мягко.

— Послушай, Гриша. Можно все еще исправить. Все от тебя зависит.

— Нет уж. Я с ним... с этим твоим... поговорю завтра. Скажу, что с моей стороны вам помех не будет.

— Зачем ты так?— прошептала она.

На миг в груди Григория ворохнулась к ней жалость: «Может, забыть все? Жить, как жили. Ну, уступить ей, вести себя, как она хочет. Заботливей быть, что ли. А?» Но как подумал о ее встречах с ним... с тем самым... «Это она тут такая — ахи да вздохи, а с ним какая была? Кто ответит: какая с ним была? Что обо мне ему го­ворила?»

И — нет жалости. Одни подозрения. Они давят и выворачивают все наизнанку. Хочется что-то сломать или кому-то причи­нить боль. Кому? Ей, конечно.

«Не хватало еще, чтобы я ревновал ее. Надо взять себя в руки».

Но «взять себя в руки» было невозможно. Подозрения без труда брали верх над всеми остальными чувствами. В его смятенной ду- ще были повергнуты все принципы и устои, которые недавно еще руководили его поступками. Подозрения довлели над всем, что окру­жало его теперь. И эти подозрения не имели границ, они возника­ли и разрастались, как горная лавина — сначала один камень, за ним второй, еще... а там, глядь, уже их много, они грохочут и свер­кают, ускоряя свое низвержение и сметая все, что попадается им на пути.

Разве могут устоять перед ними жалкие слова оправданий?

— У нас с ним ничего не было,— шептала Софья, глядя по- прежнему в окно. — Ничего особенного...

В ее голосе он уловил усталость. Посмотрел на жену присталь­но, изучающе, будто видел впервые.

«Почему многие обращают на нее внимание? Красивые руки. Ну, что руки? Выразительные, умные глаза. А что такое—вырази­тельные глаза? Это, видимо, те глаза, в которых можно что-то уви­деть и это «что-то» по преимуществу должно быть приятным для тебя или уж во всяком случае понятным. Говорят вот: «Пустые гла­за». Раз пустые, то ничего в них и нет. Ну, а если тебе выпадет увидеть в этих самых выразительных глазах то, что они тебя обманули? Тогда как? Не беспокойся. Ничего ты там не увидишь. Выразительные глаза выражают лишь то, что им выгодно, то, что им на пользу. А пустые глаза, они лишены этого. Не узнал же ты по глазам жены, что она нашла себе другого, не узнал, пока не при­шла та... Пустые глаза, выходит, лучше. Они хоть не лживые, про­сто никакие.