Луи де Фюнес: Не говорите обо мне слишком много, дети мои! - [39]

— Итак, Луи, что мы снимаем сегодня?

Такой неожиданный со стороны режиссера вопрос вызвал у моего отца не менее неожиданную реакцию:

— Послушайте, Серж, я тут не для того, чтобы выполнять вашу работу! Раз ничего не готово, я иду в гримерку. Вы предупредите меня, когда напишете то, что давно должно быть сделано! А если не придумаете, я вообще отвалю.

Я тотчас спрашиваю Сержа, что происходит. Он отвечает, что, раз Луи все меняет в каждом плане, он счел нужным его спросить — наверное, не очень тактично, признает он, — не намерен ли тот предложить новую идею. Буйная фантазия Луи часто мешала режиссерам снять то, что они задумали. Но в конечном счете они использовали его импровизации, способствовавшие успеху фильмов. В поисках идеи ему случалось неожиданно покидать съемочную площадку. Тогда считали, что всему виной его дурное настроение, и возникали всякие домыслы относительно того, что могло его разозлить. «Куда девался Луи? Он чем-то недоволен? Что он вам сказал? Где он? Надо послать к нему костюмершу».

Такие эскапады не были капризами звезды. Просто актеру надо было отдохнуть и собраться с мыслями, усталость мешала ему сыграть так, как он задумал.

— Я потерял кураж. То, что я делаю, никуда не годится. Я играю, но глаза пустые. Так бывает, когда ты говоришь с человеком, а он думает о другом или с официантом, который принимает заказ, наблюдая за проезжающими машинами. Мне надо полежать. Следовало бы их предупредить, но мне не хотелось объясняться, это еще утомительнее. «Да нет же, Луи, все было отлично, если хочешь, можно переснять!» — говорят они. А мне не хотелось втягиваться в бессмысленные переговоры.

Он вполне мог не лезть вон из кожи, просто сыграть сцену, не прибавляя ничего от себя, не превращая ее в маленький шедевр. Фильму бы это нисколько не повредило. Ничего не поделаешь: он не хотел жертвовать пленкой ради легковесности или банальности.

Патрик

После смерти Бурвиля в 1970 году проект «Мании величия» застопорился. Жерар Ури принялся искать другого партнера для Луи де Фюнеса. Но только не такого, который уверен, что он смешной, то есть умеет «играть комедию». Ив Монтан? Почему бы нет? Отец уважал трудяг. Монтан был славным человеком, но сдвинулся на социалистической и коммунистической риторике, непонятной простому смертному.

— Хуже всего, что он искренне верит во все это, — говорил отец. — Слушать его просто невыносимо!

Отношения у них сложились вежливые, но слегка отстраненные, дружбы не возникло. С Монтаном нельзя было разделить радость смешной находки: он был запрограммированным человеком. Во время ужина, проглотив три листочка салата, он вскакивал и стремительно бежал в свой номер, бормоча: «Надо позвонить Симоне! Надо позвонить Симоне!» Наверное, Симона Синьоре подсказывала ему, как играть завтрашние сцены.

Оливье

В панике, что роль Блаза досталась ему вместо Бурвиля, Монтан запирался в своем номере и сутками искал, как сыграть эту роль, вложив в нее всего себя без остатка.

Так же он репетировал перед песенными гастролями. Луи он восхищался и считал, что недостоин сниматься с ним. Отец же говорил о нем:

— Ремесло-то он знает туго… С Андре (Бурвилем) получилось бы лучше, но с ним я, пожалуй, сыграю роль по-другому.

Монтан тщательно отделывал каждую деталь своей игры. Хотя у них были разные взгляды на жизнь и на профессию, я не замечал, чтобы отец как-то страдал от этих различий. Они уважали друг друга. Дуэта Фюнес — Бурвиль больше не было, но этот новый союз вполне удался, хотя и не привел к рождению крепкой дружбы.

Мама, Патрик и я неизменно поощряли эксперименты отца, нам хотелось, чтобы он снимался с разными актерами и у новых режиссеров. Но это не всегда удавалось, ибо он не любил иметь дело с незнакомцами, явно предпочитая партнеров, которых хорошо знал.

Патрик

После того как гасли студийные прожектора, Алиса Саприч по-прежнему считала себя главной камеристкой королевы Испании. У нее не было ничего общего с принцессой, описанной Сен-Симоном, который говорил о ее исполненной достоинства и скромности походке.

Саприч сердилась, считая, что в «Мании величия» выглядит смешно. Родители раза два приглашали ее за свой стол, чтобы развлечь. Потом она стала подсаживаться к ним без приглашения. К ней присоединялся один молодой человек, на следующий день — другой… Отцу было неловко, и он покончил с этим вынужденным приглашением. Так он заполучил еще одного врага, который станет болтать о нем, что он отвратительный и жадный человек.

На съемках родители подружились с доном Хаиме де Мора. Испанский гранд в фильме, и в жизни тоже: он был братом королевы Фабиолы, супруги короля Бельгии Бодуэна. Он уговаривал отца заняться своей генеалогией, считая, что его фамилия принадлежит к высшей знати. Но тому было на это совершенно наплевать, и он только из вежливости не признавался, что чувствует себя чужим в стране предков. Зная наизусть генеалогию мамы, отец ни разу не проявил любопытства в отношении собственной. На этой стадии своей жизни он не желал быть Актером с большой буквы. Сознавая, что популярность изолирует, отец предпочитал общество людей, которые рассказывали ему о своей повседневной жизни.