Лучший мир - [21]

А вообще в Центральном институте труда Алекс оказался по воле Сталина. Потому что, согласно планам «триумвирата», именно этому учреждению отводилась одна из ключевых ролей в области внедрения в экономику СССР элементов той самой японской системы «канбан», с чего было решено начать преобразование социалистической экономики… Нет, специальные программы разрабатывались практически в каждом наркомате, а общее руководство планировалось возложить на ВСНХ, всё так же возглавляемое Орджоникидзе, который, впрочем, потерял значительную долю своей власти и влияния, потому что из состава ВСНХ в настоящий момент были выделены аж девять новых наркоматов – от народного комиссариата машиностроения и до наркомата промышленности строительных материалов[22]. Но у всех этих организаций было множество и других задач, которые с них никто не снимал. Так что очень уж сильно сосредотачиваться на организационных вопросах, связанных с внедрением новой системы организации труда, они были априори неспособны. А вот ЦИТу всё это было, считай, по профилю. Ну кому ещё этим заниматься, как не организации, именующейся Центральным институтом труда? Во-от! Поэтому именно на него и были возложены как методическое обеспечение этой задачи, так и функция контроля. Ну, чтобы молодая, но уже вполне опытная советская бюрократия ничего не замотала и не похоронила за кучей отписок… Однако, как выяснилось, для этого надо было сначала убедить в том, что всё это не только нужно, но и хотя бы возможно, самих сотрудников этого института. И кто, по мнению Сталина, мог бы справиться с этим лучше, чем человек, который единственный во всём этом времени реально убедился в том, что предлагаемая система не только работает, но и сумела вывести нищую и обделённую как ресурсами, так и технологиями, с городами, превращёнными массированными бомбардировками и атомными бомбами в щебень и выжженную пустыню послевоенную Японию в технологические лидеры мира? Вот Алекса и бросили, так сказать, на эту амбразуру… Впрочем, в настоящий момент он стал подозревать, что это было не столько задание, сколько, так сказать, страшная месть Иосифа Виссарионовича. Ну за весь тот геморрой, который он регулярно вываливал ему на голову. Ибо знать будущее, как выяснилось, оказалось слишком тяжко. Потому как все те совершенно понятные и логичные теории, согласно которым Советский Союз вроде как вполне себе успешно строил своё великое будущее, раз за разом неизменно приводили его к краху… И за те полторы недели, в течение которых парень каждый день, как на работу, приходил в этот институт и общался с его сотрудниками, он успел наряду с весьма здравыми мыслями наслушаться та-а-акого бреда. Причём высказывалось всё это во вполне себе марксистской риторике и терминологии… А с другой стороны – ничего нового. Потому что вера «продвинутых» жителей Страны Советов в марксизм и советскую власть была очень похожа на веру «продвинутых» жителей позднего СССР в демократию или не менее «продвинутых» жителей незалежной Украины в святую и мгновенно решающую любые проблемы как страны, так и каждого отдельного её жителя Евроассоциацию. Так что всё было как всегда… Но непосредственно с директором института Алекс познакомился только сегодня. Дело в том, что Алексей Капитонович, кроме всего прочего, ещё и являлся председателем Всесоюзного комитета по стандартизации и как раз перед самым появлением парня в его, так сказать, вотчине убыл в служебную командировку в Прагу. Где располагалась штаб-квартира Международной ассоциации по стандартизации[23]. И сегодня как раз был его первый рабочий день после возвращения. Потому и разговор у них состоялся такой… нервный. Похоже, Гастеву с утра уже успели нажаловаться, что какой-то левый «варяг» баламутит воду и «очень мешает работать». Ну, сами же знаете лучшую отмазку бездельников и тех, кто привык к тухлому болоту однообразной рутины и не хочет делать ничего помимо того, к чему давно привык и приспособился…

Эрика уже была дома, так что Алекс сразу, с порога, попал в объятия жены.

Год своей личной войны с Гитлером, которую девушка ещё и вела в состоянии перманентного отчаяния от регулярно возвращающихся мыслей о допущенной ею чудовищной ошибке, стоившей жизни её сыну, и постоянно натыкаясь на не то что непонимание, а на реальную враждебность окружающих, кое-что поменял в ней. Если не в её характере, то, как минимум, в приоритетных устремлениях и в отношении к людям и миру. Она стала более… не то чтобы спокойной, скорее ценящей, так сказать, простые радости – любовь близких, тёплый дом, смех ребёнка. Из неё практически ушла та непреклонная и даже немножко высокомерная пафосность, которая раньше нет-нет да и проскальзывала. Особенно после того, как Алекс, выбрав момент, показал ей фотографии того куска мяса, в который её превратили кованые сапоги штурмовиков после того, как она попыталась убить Гитлера.

Это произошло уже после того, как они вернулись в СССР. Всю дорогу Эрика практически не отлипала от мужа и сына, даря им не просто всё внимание, а всю себя, стараясь не то что доказать им, как она их любит, а, скорее, с их помощью забыть о том кошмаре и ужасе, в котором она пребывала весь прошедший год. И только когда они добрались до Ленинграда, её немного отпустило. А после того как они наконец-то заселились в тот же самый особнячок, который занимали в прошлый раз, Эрика, можно сказать, окончательно выдохнула. Именно тогда Алекс и решил, что фотографии можно показать. Хотя бы для того, чтобы у жены никогда больше не возникло мысли положить всю свою жизнь, без остатка, на алтарь долга. Нет, он теперь был полностью согласен, что долг должен присутствовать в жизни каждого человека… Потому что «я просто живу» это же не для человека! Лопух вон или там таракан тоже вполне себе «просто живут». И что? Они – тоже «людь»? Но отвергнуть ради этого любовь, детей, своё право на счастье и жизнь – это всё-таки перебор. Не война же… Вот он и решил попытаться сделать Эрике с помощью фотографий этакую «прививку от максимализма».