Лучший из лучших - [11]

– Ах ты, поганый стервятник! – выдавил он сквозь зубы и выскочил из дома, накинувшись на Баллантайна со злостью и неудержимостью подстреленного буйвола.

Джок был на голову выше, на десять лет моложе и на пятьдесят фунтов тяжелее. Ошеломленный Зуга промедлил долю секунды, не успев увернуться от атаки: в плечо, словно пушечное ядро, врезался кулак. Удар пришелся вскользь, однако нанесен был с такой силой, что Зуга отлетел назад, растянувшись поперек сортировочного стола, – алмазоносный гравий разлетелся во все стороны.

Джок Дэнби снова перешел в атаку: его распухшее лицо исказилось, в глазах сверкало бешенство, толстые грязные пальцы тянулись к горлу Зуги. Напряженный, как свернувшаяся перед броском гадюка, Зуга подтянул ноги к груди и врезал пятками в грудь нападающего.

Удар вышиб из Джока дух, и забияка на секунду застыл, словно в грудь ему попал двойной заряд дроби. Безвольно, будто тряпичная кукла, взмахнув руками и мотая головой, Джок Дэнби врезался спиной в стену хижины и сполз на землю.

Зуга спрыгнул со стола. Несмотря на онемевшую от удара Джока левую руку, двигался он с легкостью танцора. Вспышка холодной злости придавала сил. В два прыжка Зуга подлетел к обидчику и врезал ему в ухо – да так, что у самого зубы лязгнули. Дэнби отлетел и повалился на колени в красную пыль.

У ошеломленного Джока помутилось в глазах, однако Баллантайн вздернул его на ноги, прислонив к борту повозки, и тщательно примерился для нового удара. Разъяренный Зуга жаждал отомстить за бессмысленное и беспричинное нападение. Он развернулся, крепко придерживая обидчика левой и занося правую для удара наотмашь.

Зуга замер, так и не ударив, в изумлении разглядывая рыдающего навзрыд Джока Дэнби: мощные плечи тряслись, слезы стекали по обожженным солнцем щекам в пыльную бороду.

Плачущий в три ручья мужчина почему-то вызывал смущение. Ярость вдруг испарилась. Зуга опустил руку и разжал кулак.

– Господи… – хрипло выдохнул Джок. – Да что ж ты за человек, чтоб наживаться на горе других?

Зуга молча таращился на него в полном недоумении.

– Почуял, да? Гиена, стервятник паршивый!

– Я хотел предложить тебе хорошую цену – вот и все, – сухо ответил Зуга. Вытащив из кармана платок, подал его Джоку: – Утрись!

Джок размазал слезы, посмотрел на испачканную ткань.

– Так ты не знал? – прошептал он. – Ты не знал про моего мальчика?

Пристально вглядевшись в лицо Зуги, Джок увидел ответ. Вернул платок и, пытаясь прийти в себя, помотал головой, как спаниель, вытряхивающий воду из ушей.

– Извини, – буркнул он. – Я думал, ты узнал про мальца… и пришел покупать участки.

– Ты о чем? – спросил Зуга.

Джок повернулся к дверям хижины.

– Заходи, – сказал он, проводя гостя в крохотную душную комнатку. Обитые темно-зеленым бархатом стулья были слишком велики для нее. На столе посреди комнаты лежали семейные сокровища: Библия, выцветшие фотографии родителей, дешевый столовый прибор и фарфоровое блюдо, увековечившее свадьбу королевы и принца Альберта.

Зуга помедлил у двери в спальню – на него нахлынула тошнота. Возле кровати стояла на коленях женщина. Ее голову и плечи покрывала шаль. Сложенные перед лицом руки покраснели и загрубели от изматывающей работы за сортировочным столом.

Женщина подняла голову и посмотрела на стоявшего в дверях Зугу. Наверное, когда-то она была хорошенькой, но кожа иссохла под солнцем, глаза покраснели и распухли от горя, грязные пряди преждевременно поседевших волос безжизненно свисали.

Едва удостоив Зугу взглядом, женщина снова опустила голову и беззвучно задвигала губами, шепча молитвы.

На кровати, закрыв глаза, лежал мальчик, ровесник Джордана. Он был одет в чистую ночную рубашку, руки аккуратно сложены на груди. Бледное, без единой кровинки, лицо выражало умиротворенность.

Зуга не сразу понял, что мальчик мертв.

– Лихорадка… – прошептал Джок и замолчал, стоя рядом, безмолвный и огромный, как бык, приведенный на бойню.

Зуга взял повозку Джока Дэнби и, не торгуясь, купил на рыночной площади дюжину необструганных досок.

В пыльном дворе перед хижиной Джока, раздевшись до рубашки, он принялся строгать доски, а Джок пилил и сколачивал. Мужчины работали молча, слышалось лишь повизгивание пилы и шуршание рубанка. К полудню грубо сколоченный гроб был готов. Джок опустил в него тело сына, и Зуга уловил легкий запашок: в знойном африканском климате тела разлагаются моментально.

Гроб положили на видавшую виды повозку, туда же села жена Джока Дэнби, мужчины пошли пешком.

В лагере свирепствовала лихорадка. На кладбище, расположенном на расстоянии мили от крайних палаток, стояли две повозки, каждую окружала молчаливая группка людей. Могилы были выкопаны заранее – за услуги могильщик потребовал гинею.

На обратном пути Зуга остановил повозку возле одного из питейных заведений на площади и на оставшиеся в кармане монеты купил три бутылки бренди.

Мужчины сидели друг напротив друга, между ними стояла на столе открытая бутылка и два стакана с блестящей надписью золотыми буквами: «Боже, благослови королеву».

Зуга плеснул в стаканы бренди и подвинул один к Джоку. Тот сгорбился, взял стакан огромными ручищами и сжал его между колен.