Лучшее за год XXV/II. Научная фантастика. Космический боевик. Киберпанк - [2]

— Арун, дурень ты этакий! Я тебя для того из огня вытаскивала, чтобы ты весь день любовался на свою красу?

И она приставляла меня к работе: мыть стаканы или резать травы. Призрак моего прошлого «я» таился в тени сознания, и я замечал, что все реже задумываюсь, какова могла быть моя прежняя жизнь. Все тогда было ново, странно и полно бесконечного очарования — и среди всего прочего был мой дар чувствовать мысли.

Я был бездельником и по натуре, и в силу своего дара, который, мягко говоря, способствовал рассеянности. Джанани решила, что мне необходимо образование: у нее я научился читать и считать — грамота и счет давались мне очень легко. Кроме того, она наняла старого писца, который приходил в чайную по соседству и учил меня истории, географии и немного английскому. Я бы охотнее болтался целыми днями по рынку, но острый язычок Джанани заставлял меня заниматься порученной работой и уроками — хотя бы до тех пор, пока она не отвернется. Джанани была коренастая, сильная женщина: в ее движениях была плавность большой неторопливой реки, сметающей все на своем пути. Ее клиенты — замученные работяги и неудачники, побаивались ее и несли к ней свои горести. Я только раз видел, как она ввела мужчину в темную комнатушку за лавкой, служившую ей спальней. Через несколько часов он вышел, пошатываясь, растерянно улыбнулся мне, сунул бумажку в десять рупий и скрылся. Больше он не возвращался.

Любимым местом, где я учился и упражнялся в том, что считал своим искусством, был рынок: там разносчики сидели на корточках перед полными корзинами бутылочных тыкв, перцев, баклажанов и лука, выкрикивая: «Грабьте! Разоряйте! Всего по три рупии за кило!»

Я полюбил потных хозяек с блестящими глазами и в ярких сари, которые они подбирали, готовясь к битве — принимаясь бранить товар. Гордость, честь, желание среди шатких сверкающих груд сочных фруктов и овощей — разве я мог устоять? Я пробирался в изгибы сознания этих женщин — в его холмы и долины, в области света и тьмы, во всю эту живую массу, дрожащую и подающуюся под напором эмоций. Понемногу я навострился стягивать их сознания в подобие сетки, сплетать отдельные ниточки звенящих мыслей в нечто… нет, не в ковер, это искусство осталось для меня недостижимым, но в узловатую путаницу, в какую превращает клубок играющий котенок. Среди множества отдельных сознаний редко встречались такие, которые осмысляли, хотя бы смутно угадывали, что сейчас, в это время и в этом месте, составляют часть запутанного метасознания, — сколько клеток в вашем теле, а многие ли из них обладают особой способностью осознавать себя частью высшего разума?

Однажды я попробовал стянуть разум Джанани в метасознание с парой ее покупателей, но она вышла в помещение за лавкой и отчитала меня:

— Не вздумай пробовать свои штучки на мне, негодник! Так–то ты платишь за мою доброту?

Я уже догадался (потому, что никто не пробовал этого на мне, и потому, что те, на ком упражнялся я, совершенно этого не замечали), что моя способность уникальна, но я не знал, что Джанани о ней известно. Позже она объяснила мне, что не обладает этой способностью — и знала всего одного человека, наделенного ею, — но она к ней восприимчива. Она чувствовала, когда кто–нибудь, тем более недоучка вроде меня, выделывает свои фокусы.

— А кто был тот, другой? — с любопытством спросил я.

— Ни к чему тебе о нем знать, — отрезала она. — Просто я однажды такого встречала. Он был нехороший человек.

Она так мне и не сказала. Но тогда я осознал, что мир сложнее, чем мне представлялось: по меньшей мере один человек разделял мой странный дар, большинство им не обладало, но некоторые могли улавливать прикосновение моего разума к своему.

Я проводил досуг, бродя по узким зеленым проулкам под гулмохарами,[4] зарываясь пальцами ног в мягкую шелковистую пыль. Я играл в камешки с другими мальчиками и вместе с ними глазел на календарь в чайной лавке, с листов которого оленьими глазами смотрели кинозвезды. Я узнал, что такое секс, наблюдая за бродячими собаками на улицах и по взглядам, какими старшие мальчики провожали недоступных, одетых в школьную форму девочек, проходивших мимо, потряхивая косичками. Во мне желания пока бродили смутно. Я мог взглянуть на дочку торговца чаем — ведьмочку с глазами, как ягоды терновника, с язычком, острым, как его колючки, и с большим запасом бранных слов наготове — и сказать, что внутри она хрупка, как нить паутины, натянутая страхом и нуждой. Меня влекло к ней, но был еще парикмахер: стройный, чисто выбритый юноша, застенчивый и скромный на вид. Он привлекал меня всякий раз, как я проходил мимо его заведения: подвешенное на стене дома зеркало и кресло перед ним, прямо на улице. В кресло он усаживал клиентов, чтобы заняться их прическами или бородами. Его разум был сияющим, полным фантазий, эротичным: я не умел прочесть его мыслей, но ощущал их природу, желания, протекавшие через его пальцы, сквозь мягкие прикосновения ладоней к щекам посетителей. Мой разум и мое тело вместе отзывались на подобные желания окружавших меня мужчин и женщин: мне случалось возбудиться, просто проходя по улице, когда их сознания щекотно, легким перышком скользили по моей коже.