Лучшее за год. Выпуск III. Российское фэнтези, фантастика, мистика - [35]

Темная громада фелуки встала перед ними неожиданно; Янис чуть не врезался в борт, сидящий на руле Ставрос ловко вывернулся, и шаланда подошла к фелуке впритирку. Фелука стояла темная, со спущенными парусами, на борту не горело ни одного огня.

— Спят они там, что ли? — пробормотал папа Сатырос. Вода билась о борт фелуки, мачты терялись в тумане.

— Это точно «Яффо»? — спросил Янис.

— Нет, — злобно сказал папа Сатырос, — это «Летучий голландец». Видишь огни на мачтах?

— Типун вам, папаша, на язык, — флегматично заметил Ставрос. Шаланда болталась на воде, норовя врезаться в фелуку носом.

Янис опустил в воду одно весло и принялся табанить. Какое-то время ничего не происходило.

— Крикнуть? — с надеждой спросил Янис, которому надоело.

— Я тебе крикну! — прошипел сквозь зубы папа Сатырос и тут же приложил рупором руки к усам и крикнул: — Эй, на фелуке!

— А-а! — откликнулись сверху. Остальные звуки съел туман.

— Спите, что ли? — воззвал Сатырос наверх. — Эй! Эфендим!

— О-уу! — откликнулись сверху.

Темный человек, перегнувшись с темного борта фелуки, протянул темный тюк. Папа Сатырос осторожно, как ребенка, принял его и уложил под скамью. Полдюжины тюков плотно легло на дно шаланды.

Фелука качнулась на воде, взвились треугольные паруса.

— Пошла, красавица, — крикнул папа Сатырос. — Эй, там, на фелуке! Хошчакалын что ли!

— Оу-а! — отозвались на фелуке.

— Ставь парус, Янис, черт ленивый, — заорал папа Сатырос.

Янис торопливо потянул шкот. Шаланда, лихо накренившись, пошла под парусом. Янис, нещадно третируемый семейством Сатыросов, на самом деле был отменным мореходом, и «Ласточка» легко неслась по волнам, оправдывая свое название.

— Они слева! — закричал Ставрос. Звуки мотора пограничного баркаса доносились как-то урывками, словно туман пережевывал их.

— Эх, не выдай, родная! — Сатырос отодвинул сына и сам сел на руль. Ставрос присел на корме и, широко расставив руки и оперев локти о фальшборт, целился в темноту из нагана. Фонарь патруля тусклым пятном мелькал во тьме, «Ласточка» взлетала на волне и вновь опускалась, брызги летели в греческие лица, и звуки чужого мотора, вернее, обрывки их, доносимые ветром, затихали вдали. Янис убрал парус, а Сатырос вновь уступил место на руле сыну.

— Все, — сказал Сатырос, раздувая усы. Вон ту акацию на обрыве различаешь? Держи на нее, там пещера в скале.

— Мне ли не знать, папаша? — лениво ответил Ставрос. Звуки пограничного мотора привели его в веселую ярость, и сейчас казалось, что в его черных густых волосах трещит атмосферное электричество. Шаланда, убрав шверт, скользнула в укромную бухту, и Янис, как самый бесправный член команды, спрыгнул в воду и принял груз на руки.

— Положь там за камни и давай обратно, — велел Сатырос, ласково похлопывая «Ласточку» ладонью по борту.

Над обрывом уже стояла телега, сонная лошаденка кивала головой и деловитые люди господина Рубинчика спускались по обрыву, прижимая шляпы рукой, чтобы не снесло ветром.

— Ну как? — крикнул один.

— В лучшем виде, — ответил папа Сатырос и закурил самокрутку, — господин Рубинчик таки будет доволен.

* * *

Южное солнце нещадно палило горячие головы биндюжников, но они продолжали нехитрый обед, макая хлеб в оливковое масло и заедая греческими маслинами. Рядом огромные мохнатые битюги сонно переминались с ноги на ногу; вот их-то головы заботливо прикрывали соломенные шляпы со специально проделанными дырками для ушей. Пахло дегтем, разогретыми досками, лошадьми и сухими водорослями.

— Сатырос, люди кажуть, пограничный катер вчера таки висел у вас на хвосте? — спросил Мотя Резник, макая ломоть хлеба в золотое оливковое масло.

— Еще ни один урод, — сказал Сатырос, — не открутил «Ласточке» ее хвоста. Ну, сходили, ну, вернулись…

— И хорошо сходили?

— Господин Рубинчик будет доволен, — коротко ответил Сатырос.

— Слышал за Гришу Маленького? Он таки взял мыловаренный завод на Генцлера. Унес товару на четыреста миллионов рублей. А заодно совершенно случайно изнасиловал счетовода гражданку Розенберг.

— Что такое в наше время четыреста миллионов? — флегматично спросил Сатырос и отхлебнул из кружки.

— Оперуполномоченный товарищ Орлов поклялся, что не успокоится, пока не возьмет Гришу Маленького, — сказал Мотя Резник.

— Круто берет новая власть, — согласился Сатырос. Разговор затих сам собой, слышно было, как мелкие волны лениво плескались о сваи.

— Гляди-гляди, — сказал Мотя, — этот фраер, Яшка Шифман, идет.

Яшка Шифман шел по пирсу, брезгливо отшвыривая носком лакированного штиблета гнилые мидии, выброшенные сюда позавчерашним штормом.

— Привет почтенному собранию, — сказал он, приподнимая канотье.

— Будь здоров, — лениво ответили биндюжники.

— Папа, — сказал Яшка, оборотясь к Сатыросу, — вас баснословно хочет видеть господин Рубинчик.

— И что от меня нужно господину Рубинчику? — поинтересовался грек.

— А это вам скажет сам господин Рубинчик, папа. Он чекает вас у «Гамбринусе». Дуже нервный он сегодня, господин Рубинчик. Нерадостный.

— Скажи господину Рубинчику: папа будет, — сказал Сатырос и закусил маслиной.

Яшка еще раз приподнял канотье и пошел прочь по пирсу.

— Не те маслины нынче пошли, — сокрушенно сказал Сатырос, — вот до войны были маслины так маслины, не поверите, Мотя, с вот этот мой палец!