Лучшее прощение — месть - [4]

Брокар молчаливо вел машину, постоянно чувствуя неосознанное влечение к этой женщине. Он никак по мог понять, почему муж ушел из жизни, вместо того чтобы найти способ выпутаться из своих неприятностей и как можно дольше испытывать счастье жить с этой великолепной женщиной до последнего часа, отпущенного судьбой, а не прерванного своей же пулей.

— Скажите, комиссар, — прервала молчание синьора Рубироза, — где сейчас находится мой муж?

— В морге, для опознания. Позднее вы сможете отправить тело на родину или куда вам будет угодно. У меня есть письмо, в котором он выражает свою последнюю волю…

Анник протянула руку, взяла письмо и молча прочла. Молчание становилось все более тягостным… И Брокар был приятно поражен, когда, вместо того, чтобы разразиться рыданиями, вдова Рубироза сдержанно, почти украдкой, тихонько вытерла слезы:

— Извините меня, комиссар…

— Комиссар Ален Брокар всегда к вашим услугам, синьора. Пожалуйста, не старайтесь сдерживаться: вам будет только легче. Обо мне беспокоиться не стоит. Мы ведь привыкли и к горю, и к смерти, но только не стоит считать нас толстокожими.

— Благодарю вас, но дело в том, что в этом письме есть один момент, а точнее, два, которые я понять не могу. Почему Франческо подписался не так, как всегда и почему он пишет, что оставляет мне в наследство имущество, которым я уже и так владею лет десять? Компании по недвижимости записаны на имя мое и дочери, а антиквариат, который не выставлен в наших галереях и музеях, весь находится в одном из моих хранилищ. Я не понимаю этого письма. Оно меня смущает и вызывает у меня серьезные подозрения.

— Синьора, давайте не будем предаваться фантазиям. Я был одним из первых среди тех, кто прибыл на место самоубийства, и ваш муж все еще держал пистолет в правой руке.

— В правой? Но, комиссар, он же левша! Значит, его убили, — почти выкрикнула вдова Рубироза и продолжила, — Вот почему вначале он написал фамилию, а потом уже — имя. Он хотел дать нам понять, что его к чему-то принуждают!

— Синьора, у вашего мужа были враги?

— При его работе, путешествиях по всему свету и зависти, которую вызывали его успехи, я не исключаю, что кое-кто мог смертельно ненавидеть его.

Брокар мысленно выругался, поражаясь легкомыслию, которое проявило начальство, вынуждая его побыстрее закрыть это дело.

— Синьора, ваши предположения и подозрения более чем оправданны. Я думаю, что вы согласитесь со мной в том, что необходимо провести дополнительное расследование. Но не стоит делать поспешных выводов. Ведь нельзя исключать и того, что ваш муж, согласно его же письму, будучи приговорен к смерти жестокой болезнью, возможно, был не совсем в трезвом уме и твердой памяти, это может объяснить странную подпись и постскриптум. Мы должны пока оставить все как есть, и пусть все, в том числе и печать, продолжают говорить о самоубийстве. А тем временем проведем вскрытие, чтобы убедиться, был ли он действительно болен. Успокоив печать, мы получим возможность опросить подозреваемых, компаньонов, конкурентов, в общем всех, кто мог быть заинтересован в его смерти. Вы могли бы оказать нам большую услугу, рассказав, с кем он общался, были ли угрозы в его адрес и главное — кто мог быть его врагами. Любая мелкая деталь, даже самая незначительная, может оказаться для нас весьма полезной.

Последовала длительная пауза. Вдова молчала, словно пораженная мыслью об убийстве. Мужа уже не было в живых. Правда, его присутствие всегда было отчасти призрачным, но в то же время настолько весомым, что в течение более чем двадцати лет она ни минуты не могла обойтись без него. Сначала была бурная страсть, почти ярость, доходящая до отчаяния. Потом пришла нежность и ожидание: долгие, мучительные, изнуряющие месяцы ожидания. Но если его убили, надо мстить, мстить, не давая убийце ни минуты покоя; надо безжалостно уничтожать его. Только это имело теперь значение, и все ее горе, отчаяние, одиночество и страшная опустошенность было ничто перед желанием отомстить.

Грубоватый комиссар Брокар внушал ей полное доверие, казался ей человечным и надежным. Как бы очнувшись от этих мыслей, она стала говорить:

— Бог мой, ведь я уже много времени живу с призраком. Вся моя жизнь — сплошные беспорядочные появления и исчезновения. Надо сказать, что последние десять лет нас с мужем в основном соединял телефонный звонок, в самом прямом смысле слова. Я пыталась поймать его в Лондоне, а он искал меня в Париже, я настигала его, наконец, в Нью-Йорке, когда он пересаживался на очередной рейс, а он разыскивал меня в Вене. Наш союз представлял собой постоянное, томительное ожидание телефонного звонка. Его ожидала я, и его ждала дочь, которая обожала отца. А когда выпадало счастье увидеться с ним, для нас это было что-то вроде возвращения с фронта. Он всегда появлялся, когда его меньше всего ожидали. И тогда мы буквально упивались его присутствием, смаковали каждую минуту, проведенную вместе, внимали каждому слову, как будто некий оракул раскрывал перед нами тайны нашей судьбы, хотя прекрасно понимали, что Франческо, с его неистовой жаждой работы, опять куда-нибудь уедет. Поскольку он сотрудничал с художественными галереями в Риме, Париже, Лондоне и Нью-Йорке, для семьи у него оставалось мало времени, хотя детей он очень любил. Ему хотелось иметь, по крайней мере трех или четырех, особенно мальчика. К сожалению, после того как я родила ему дочь (были очень тяжелые роды), детей у меня больше не было. Может быть, поэтому он с такой яростью отдался работе. Он никогда не говорил о разводе, меня любил, хотя (я всегда это знала) у него были и другие женщины.