Лучшее прощение — месть - [17]

— Привет, Армандо. Что ты тут делаешь, в Салуццо среди всех этих антикваров? Даже не предполагал, что тебе так нравятся древности. Джулия, познакомься, это Ледоруб, о котором я тебе говорил.

— Очень приятно, — сказал Армандо, пожимая ее руку. Она чуть улыбнулась.

— Джулия только что вернулась из Англии. Мы ее похитили у других и приняли в нашу компанию. В следующий раз, когда пойдем в горы, ты увидишь, какая она молодец! Ну, ладно. Я вижу, ты занят. Пока мы тебя оставим, увидимся в баре.

Старый Рубироза стоял с безразличным лицом, как всегда, глядя в сторону, но когда изредка он все же поднимал глаза, взгляд вспыхивал на мгновение, как луч прожектора. Он успел заметить Джулию.

— Красивая женщина, — изрек он, направляясь к очередному стенду.

Армандо любовался Джулией, как и многими другими красивыми женщинами, с восхищением и сожалением. В свои пятьдесят с небольшим он уже примирился с мыслью о том, что в интимной жизни у него нет никаких перспектив. С Верой давно не было никаких отношений. Каждый из них замкнулся в собственной скорлупе. Армандо «женился вторым браком на своих горах», как нередко упрекала его жена. Оставаясь верной себе, Вера не изменяла собственной спокойной посредственности во всем, как не изменяла и привычной лаванде. Их брачное ложе давно уже не слышало разговора взволнованных тел, но это вовсе не означало бесчувственности комиссара. Всякий раз, когда он встречал красивую девушку, желание почувствовать рядом женское тело, нежное, страстное и жаркое, как неожиданно вспыхнувшее пламя, охватывало его. Каждый раз при такой встрече его охватывала истома и, чтобы избавиться от слабости, он становился на лыжи, либо пробегая длинные дистанции, либо кидаясь в головокружительные спуски.

Ему запомнилась стройная, крепкая фигура девушки, ее длинные каштановые волосы, улыбающееся лицо, светлые глаза и прямой, чуть тяжеловатый нос, рот с полными и чувственными губами. Его вдруг снова охватила невольная истома, тоска по страстным ласкам и желание зарыться лицом в волосы женщины. Он подумал, что Джулия именно та женщина, которую он смог бы полюбить, будь он лет на двадцать помоложе. Он тут же обозвал себя идиотом и стал думать о другом.

После выставки Рубироза пригласил Армандо пообедать в ресторане при одном из самых старых и известных отелей Салуццо — «Почтовом». Во время обеда, благодаря хорошей кухне и хорошему вину, настроение Самуэля улучшилось и он разговорился. Нахлынули воспоминания молодости, вспомнилась работа. Армандо слушал и надеялся, что, может быть, старик проговорится, наконец, о причине известной семейной ненависти.

— Как все переменилось, дорогой Армандо, в нашей работе! И всего за каких-то пятьдесят лет! Во времена моей молодости таких выставок вовсе не было, и мы бы никогда не подумали, что со временем они станут основными для выживания антикваров. В мое время, надо сказать, наше дело вело почти что нелегальный образ жизни благодаря тайнам исповедален и милостей или откровенностей знатных людей. Мистический ореол таинственности способствовал процветанию нашего дела по торговле искусством. Мы обязаны были соблюдать исключительную сдержанность, и нас больше устраивала тишина храмов, а не нынешняя рекламная шумиха. Клиентов было мало, антикваров еще меньше. И если ты хотел продавать, сохраняя честное имя, ты обязан был строжайшим образом следить за качеством товара. Сбыт находили только великолепные вещи: все обычное и среднего качества на рынок не выходило. Сегодня же продаются вещи, которые в мое время я постыдился бы выставлять.

А произведения нынешнего века, ни с точки зрения коммерческой, ни с точки зрения искусства мы просто не рассматривали. Но, видимо, нет худа без добра. Сейчас у нас больше клиентов, чем товара, и любой аптекарь или мелкий банкир несут нам свои образцы антиквариата. Хаотическое развитие нашей корпорации, рост аукционов, на которых сбывается до 90 процентов подделок, обращающихся в Италии, и рост благосостояния, на котором возникло общество столь же богатых, сколь и невежественных нуворишей, которые чванятся своим богатством, с одной стороны, увеличили хаотический спрос на предметы старины, а с другой, возможно, непоправимо подорвали престиж всемирно известных собраний. Многие нувориши покупают, не ведая, что идут на поводу у эстетов-любителей, потому что у них никогда не было диплома, но они тешат тщеславие этих павлинов и набивают их коллекции различными штучками, сработанными в народном, фольклорном духе, которые, как ни крути, лишь внешне похожи на произведения искусства. А что может быть откровенно «рекламнее» художественной выставки? Хотя, необходимо признать, что первая флорентийская биеннале непоправимо подорвала интерес многих антикваров к участию в подобных мероприятиях.

— Что вы говорите? — перебил Армандо. — Как могла она причинить ущерб, если выставка — это возможность новых контактов и роста клиентуры? Ведь известно, что на выставки стекаются потоки посетителей, среди которых немало потенциальных клиентов.

— Все это так. Но ты не знаешь, что на флорентийской выставке впервые присутствовали представители других государств, среди которых были и французы. Они прекрасно использовали провинциальность наших нуворишей, и начался форменный грабеж. Клиенты, которые у нас торгуются до последнего, бросились за покупками в Париж, где всячески старались показать, что могут позволить себе роскошь покупать что угодно и у кого угодно, почти не торгуясь. В результате, — продолжал старый Самуэль, — все это не только не способствовало росту коллекций французской старины, в особенности мебели, наиболее известной и ценимой во всем мире, но просто-напросто увеличился сбыт фальшивок.