Лучшая зарубежная научная фантастика: Император Марса - [19]

Саймон прибавил шагу и догнал заключенную почти на самом краю кратера.

Движения Наоми внезапно замедлились, словно у нее вдруг закончился адреналин или то, что его заменяло. Пугающе человеческие глаза взглянули на Саймона снизу вверх.

– Ты мне всегда так нравился, – сказала она по закрытому каналу.

Он был изумлен, но виду не подал.

– Я понимаю, как это звучит, и знаю, что ты мне не веришь. Но с самой нашей первой встречи я прониклась огромным уважением к твоим способностям.

– Где это было? – спросил он.

– Первая встреча?

– Я стар, – признался он. – Напомни мне.

Она не просто упомянула о Венере. Вдаваясь в удивительные подробности, Наоми описала скучное совещание между членами команды, занимавшейся воздушным планктоном, – одно из обычных, ничем не примечательных событий, о которых Саймон, как правило, забывал через неделю, а то и раньше.

– Ты делал скептические замечания о нашей работе. Сейчас-то мне ясно, насколько проницательными и толковыми они были.

– И это тебя впечатлило?

– Странно, но ты казался спокойнее и увереннее нас всех. Ты был честнее и менее всех нас настроен пачкать руки политикой.

Он пожал плечами, не говоря ни слова.

– Уверена, что ты это заметил: я кокетничала самым бессовестным образом, когда мне нужно было расположить к себе людей. А уж амбиций в те времена у меня было столько, что не снилось и десяти Саймонам.

– Наверное, – признал он.

– Ты хотел со мной переспать?

– Нет, – солгал он.

Но ей, похоже, было все равно: она прикрыла глаза, печально склонила жесткое лицо:

– Если бы я обратила на тебя внимание… если бы позволила себе учиться у тебя… моя жизнь, наверное, сложилась бы намного лучше.

Может, жизнь и стала бы другой, а может, и нет. Саймон давно уже понял: каким бы творческим и хорошо информированным ни был человек, он не сможет прозревать будущее и видеть последствия даже мудрейших решений. Неведение было прозрением и несло с собой освобождение от сожалений.

Они добрались до кромки кратера вместе – два крохотных существа на краю изящной плоскодонной чаши. Внезапно Саймон оказался впереди; железа, появившаяся у него совсем недавно, вбрасывала в кровь псевдоадреналин.

– Ты назвала мое имя, – сухо и напряженно заговорил он. – Ты утверждаешь, что на то есть причина. И если ты ее не назовешь, я буду счастлив.

– Но я должна тебе сказать, – возразила Наоми.

– Я не могу тебе помочь, – предупредил он. – Если ты думаешь, что у меня здесь есть связи и власть, это не так. Если считаешь, что у меня не хватит духу сделать это, что я откажусь и тогда Сурикаты не станут больше пытаться тебя казнить…

– Я не жду от тебя ни помощи, ни слабости, – перебила она. – У тебя доброе сердце. Но выбрала я тебя не из-за этого.

– Доброе сердце, – повторил он; эти слова неожиданно вызвали мучительный отклик в его душе.

– Мы оба с тобой, Саймон, – продолжала Наоми, – мы, атумы, много разного повидали за свою уникальную карьеру.

Он высоко подпрыгнул и опустился на ровный участок водяного льда, твердого как камень.

– Полагаю, что да.

– Моя карьера… – начала она.

Он заставил себя двигаться медленнее, поглядывая вверх, на камеры, висевшие в небе, где царила вечная ночь.

– Быть атумом – это благословение свыше, и я чувствую себя избранной. Я знаю, как это выглядит сейчас – то безумие, которое привело нас в Лагеря. Мы использовали свои знания о строительстве миров для того, чтобы убивать миры. Но подумай об истории, свидетелем которой я была. О гениях, которых я знала, о нашей важной работе и о глупых трагедиях тоже… обо всем, что влечет за собой преобразование миров, о десятках и сотнях миров, больших и малых, которым мы дарили жизнь…

– О чем это ты, Наоми?

– Я вела дневник, – негромко сказала она.

– Многие так делают.

– Но мой дневник гораздо подробнее, – настаивала она. – С самого начала я использовала только лучшие методы, самые совершенные приемы. Это не просто текст и изображения, Саймон. Я подвергала свой мозг сканированию, загружала в дневник свои воспоминания, все без исключения. Все. А потом я использовала искусственный интеллект армейского образца: он стал и наблюдателем, и голосом. Там моя жизнь – все, что было в ней прекрасного и ужасного. Не думаю, что хоть кому-то удалось достичь того же, что и мне.

– А в чем моя роль?

– Я расскажу тебе, где я его спрятала, – сказала она. – Ты хороший, порядочный человек, Саймон; ты способен понять всю ценность такого рода свидетельств. Когда пройдет десять тысяч лет, разве люди не захотят понять нас – тех, кто творил их историю, кто первыми колонизировал Солнечную систему?

Саймон посмотрел на Солнце, на еле заметный пояс пыли, двигавшийся по эклиптике, – последствия чудовищных взрывов и разрушительных столкновений.

– Ты уверена, что к тому времени еще останутся слушатели и зрители?

– Мы ошибались, – призналась она. – Но эта война закончится. И разве мы не должны преподать нашим потомкам все уроки, какие только возможно? Не делайте, как мы, – вот что мы им скажем.

– Я не делал ничего ужасного, – заявил он.

У Наоми внезапно иссякли все похвалы для своего палача. Пресекающимся голосом она произнесла:

– Нет, ты виноват не меньше меня, Саймон.