Лучшая подруга Фаины Раневской. В старом и новом театре - [90]

Следующая сцена контрастирует с первой: дружески, ласково говорит Яровая с Колосовым. Не стесняясь его, она отдается своим воспоминаниям, своему горю, оплакивая мужа. Видя его сочувствие, его огорчение от бессилия помочь ей, она ласково, как старшая сестра, говорит: «Эх, горюн вы». Почувствовав в ее словах ласковую насмешку над его восторженностью, лиричностью, над свойством его характера всем сочувствовать, всем расточать свою доброту, он оправдывается: «Нет, когда я смотрю вперед, у меня у самого дух от восторга захватывает». За эти слова с чисто женской прозорливостью, ласково-шутливо Яровая упрекает: «Это оттого, что вы смотрите не вперед, а на меня».

Но вот в руках у Горностаевой Яровая увидела полотенце точь-в-точь такое, что дала мужу в дорогу… Воспоминания нахлынули, и обнаружилась слабая женщина, любящая жена, измученная разлукой с мужем. Жадно разглядывая вышитые своей рукой инициалы, вцепившись в полотенце, вся в слезах, Яровая страстно молит: «Дайте, дайте мне его».

Великолепная картина 2-го действия полна движения и юмора. Твердая, непоколебимая уверенность большевиков, временно оставляющих город, мышиная суетня обывателей и торжество предателей, обнаруживших свою истинную сущность, свое гнусное лицо.

Трудную задачу задал Константин Андреевич актрисе, играющей Любовь Яровую. Эту трудность я испытала на себе, особенно в финальной сцене первой картины 2-го действия. Неожиданная встреча с мужем, которого она считала погибшим, еще не представляла большого затруднения. Пережив потрясение от радостной встречи, она испытывает естественный страх за мужа, желание его увести, спрятать от белых, так как она убеждена, что он, бывший в прошлом революционером, на стороне большевиков и белые не пощадят его. Но вот из дальнейшего диалога Ярового с Горностаевой и генералом обнаруживается истина, потрясающее открытие. Мысли, одна страшнее другой, проносятся вихрем в голове Яровой. Нельзя поверить этому ужасу, но не отогнать злых сомнений.

Здесь необходимо предельно скупо, но сильно выразить, правдиво, без эффектов прожить эту молчаливую сцену, донести до зрителя все мысли и чувства Любови. В ее присутствии Михаил Яровой, указывая на введенных под сильным конвоем, рапортует генералу: «Злоумышленники, покушавшиеся на Жегловский мост». Это последний удар, и Яровая, как подкошенная, падает с воплем: «Миша? Ты?..» Я намеренно опускала финальное слово картины: «Неправда». Мне казалось это слово лишним. Все ясно, сомнений больше нет. В последние же слова «Миша? Ты?..» я стремилась вложить всю бездну отчаяния и ужаса.

В 3-м действии Яровая, подавив силой воли личное горе, личное разочарование в близком человеке, вся одержима одной страстной мыслью, одним желанием – спасти жегловцев от смертной казни, вырвать из рук белых нужных революции людей. Вот эту одержимость, эту страстность мне и хотелось донести до зрителя и в сцене с Пановой, через руки которой, как служащей в штабе белых, проходят все бумаги, – значит, и утверждение приговора, и остальные. С риском быть обнаруженной, Яровая, явившись в штаб, роется в принесенной корреспонденции. Пойманная Чиром, при появлении Малинина она чувствует себя несколько растерянной, но, быстро овладев собой, чтобы усыпить подозрительность Малинина, разыгрывает пострадавшую от красных помещицу.

В этой сцене я стремилась найти такой прием, чтобы, не вызвав смешка зрительного зала, показать всю неопытность человека, еще не созревшего для подпольной работы. Пойманная вторично, Любовь на все вопросы Малинина молчит. Твердо, спокойно, опустив глаза, она стоит перед вызванным на очную ставку Яровым. Лицо окаменело. Непреклонность, готовность к борьбе. Только один раз, на секунду, моя Яровая поднимает глаза и взглядывает на Ярового в тот момент, когда он лживо объясняет полковнику поведение жены ревностью.

Добившись наконец от Пановой, что бумаги с утверждением приговора у Кутова в портфеле, Любовь быстро уходит. Передо мной встала задача: дать зрителю почувствовать, что Яровая пошла сообщить об этом Кошкину. Сделать это надо было осторожно, почти намеком. Возвращается она со спокойным, строгим, сосредоточенным лицом. Любовь неожиданно встречается с Яровым. Хочет уйти. Яровой преграждает ей дорогу.

Не избежать объяснения. Твердо, внешне спокойно, враждебно говорит она с мужем. Но под враждебностью чувствуется неизжитая, незаглохшая боль. На вопрос Ярового: «…где ты, что беззаветно верила в меня?» – она восклицает в отчаянии и со злым укором: «Ты где?..» В этом вопле, кроме осуждения, слышится боль от утраты любимого человека, отдавшего себя в руки контрреволюции, но Любовь сильна своей верой в правоту и величие дела революции, и ему не одолеть ее никакими «убогими словами»… «Где тебе! Мы уже не прежние: я сильна, ты жалок».

Их диалог прерывается шумом и сообщением Елисатова об убийстве Кутова. На пристальный, подозревающий ее взгляд мужа моя Любовь Яровая отвечала твердым, спокойным, всеобъясняющим взглядом. Эта молчаливая сцена полна значительности, и мне всегда было досадно, что она как-то пропадала в нашем театре, не была достаточно акцентирована режиссером-постановщиком и тонула в общем гаме, криках и беготне.