Лубянская преступная группировка - [11]

«Забрали» постановление, повезли второй раз в тюрьму. Сидели молча. Никто уже не предупреждал, что, мол, «убьют, и семью никогда больше не увидишь». Поняли, что запугивать бесполезно. «Показательное выступление» закончилось.

Привезли в тюрьму, и уже во дворе один из группы захвата нацеливает на меня видеокамеру и говорит:

— Скажи, пожалуйста, что к группе захвата у тебя претензий нет.

Вот эта глупость меня всегда убивала. Я им:

— Да не буду ничего говорить.

Вышел Дицеев:

— Ну скажи, мы же друзья, по старой дружбе скажи.

Мне смешно стало. Он меня по старой дружбе в Лефортово привёз, а я по старой дружбе должен сказать, что хорошо доставил.

Меня обыскали, изъяли личные вещи, забрали шнурки, ремень… Штаны спадали без ремня. Это такое унижение, стоишь, держишь их руками. Дали верёвочку. Потом пришла женщина-врач. Такую женщину ещё поискать надо. Сразу фильмы про Освенцим вспоминаешь… Вот такое… лицо. Может, она и добрая внутри, но снаружи — слепым легче. И вот это лицо говорит: «Раздевайтесь догола». Раздвинули ягодицы, посмотрели всё до гланд: может, я что-то с собой ношу там тайное. В прокуратуре с меня сняли нательный крестик и часы. Здесь забрали ремень, шнурки.

Почему крест забрали?

Потому что золотой. Золотые вещи запрещены. Обручальное кольцо тоже забрали. Для тебя ни нательного креста не существует, ни обручального кольца. Такая тюрьма. Меня обыскали, осмотрели, заглянули куда надо, пощупали. Потом завели в камеру на втором этаже. В соседней камере сидела женщина, она постоянно кричала по ночам. Я думал, может, её там мучают? Позже узнал, что это была жена Рохлина.

Мне дали матрас, кружку, ложку, мыла не дали. Через день я попросил мыла. Мне дали соды. Мыл руки содой. Неужели я за двадцать лет службы в ФСБ не заработал себе куска мыла? Пять дней мыл содой руки, пока жена не принесла передачу.

Кто не был в тюрьме, тот не видел звёзд на небе

Сколько времени ты провёл в Лефортово?

В Лефортово я провёл восемь месяцев. Меня посадили в одиночную камеру и тридцать шесть суток там держали. Я объявил голодовку. Это было самое страшное время. Когда тебя заводят в камеру и за тобой захлопывается железная дверь, это серьёзно. Твой мир теперь — семь шагов, решётка, унитаз и умывальник.

Сначала был шок. Просто шок. Первую ночь вообще не спал и смотрел в потолок. В день, когда меня посадили, 25 марта, была мерзкая погода, мелкий снег с дождем, грязь. Я не люблю это время и живу в конце марта ожиданием солнца. А 26-го меня вывели на прогулку. Маленький такой дворик. Шагов пять-шесть в одну сторону и столько же в другую. Смотрю, а небо — синее. И солнце. Я хожу как зверь меж этих стен. Надо мной — колючая проволока, решётка и синее-синее небо. У меня было дикое состояние: в город пришла весна, а меня там — нет. Я здесь, в этом прогулочном дворике, где сыро и холодно. Прогулка рассчитана на час. Походил минут двадцать, больше не мог, сердце рвалось на части. Я в первый раз прочувствовал, что такое ограничение пространства.

В Англии уже прочёл историю, как в Бристольский зоопарк привезли медведя из России. Клетку ему готовили чуть ли не всем городом. Большую вольеру отвели, украсили, бассейн соорудили. Прибыл медведь, его в вольеру запустили, а он повёл себя странно. Три шага вперёд, три шага назад. Ему пространство оказалось ненужным. И красота — ненужной. Только — три шага вперёд, три шага назад.

Я попросил меня с прогулки увести. Меня вывели и сказали: «Больше не просись раньше времени, так не положено». Они на прогулки водят по схеме. Меньше гулять — не по закону.

Почему ты говоришь об ограничении пространства, ведь тебя лишили свободы?

Знаешь, как ни странно, но почему-то именно после ареста я почувствовал какую-то внутреннюю свободу. Как в прыжке с парашютом. Свободный полет. Бояться поздно, хуже не будет. В тюрьме тебя лишают воздуха, еды, человеческого достоинства, но только не свободы, и поэтому тебя пытаются сломать, чтобы и твою внутреннюю свободу у тебя отобрать тоже.

А о чём думал, сидя в одиночке?

Ты не поверишь, но самое обидное было в том, что меня посадили по заявлению человека, которого я задерживал за вооружённый разбой и похищения людей. Лучше бы патроны подбросили. Можно выдумывать разные предлоги, чтобы посадить человека. Но арестовывать за выполнение служебного долга? Для меня, опера, это было просто ужасно. Наверное, звучит наивно, но в тюрьме я «дозрел», сижу и думаю: государство не имеет права сажать человека за то, что он ему служит. Этого нельзя делать.

Когда я вышел из тюрьмы, мои бывшие сотрудники рассказали, что направление, которым я руководил, уже ничем не занимается. С такой целью и «организовал» работу отдела его начальник Сергей Ильич Музашвили. Опер идёт в город, его спрашивают:

— Куда? Зачем?

— С агентом встречаться.

— Хватит! Вон Литвиненко доработался, в тюрьме сидит. Кончайте с этим, берите газеты…

— Но надо же информацию получать, — изумляются сотрудники.

А начальник им:

— Берите газеты, читайте и пишите справки — журналисты больше нашего знают.

В Лефортово тебе разрешили свидания?

Да. Ко мне приходила жена. Два раза в месяц по часу. Разговаривали через решётку и пластиковую стенку, и только по телефону. Жена по наивности раз попыталась без аппарата что-то сказать, её осадили: