LSD. Галлюциногены, психоделия и феномен зависимости - [25]

Сочетание галлюциногенного эффекта марихуаны и музыки производит тот же самый закабаляющий душу эффект, которого добивался «горный старец» Гасан ибн-Сабах, вызывающий у членов своей секты галлюцинации рая на Земле с помощью конопли и внушения.

«Всякая привычка скоро превращается в необходимость, — писал Бодлер. — Кто прибегает к яду, чтобы мыслить, вскоре не сможет мылить без яда». Так и хочется дописать Бодлера и сказать: он будет мыслить как яд.

Временами появлялись сообщения о совершенных растоманами убийствах. По своей ли воле шли на это или по приказу, — осталось неизвестным…

В последнем анимационном эпизоде «Стены» А. Паркера именно стена разума (которую главный герой пытался разрушить на протяжении всего фильма) оказывается единственной защитой от жуткого символа женского начала, пытающегося (в прямом смысле) поглотить Пинка. Этот кошмарный образ анимы в фантазии (или галлюцинации) героя фильма является символическим отображением наркотика, угрожающего растворением, уничтожением его души.

Из глубины XIX века по-прежнему звучит предупреждающий голос Шарля Бодлера, и его по-прежнему никто не слышит:

«Говорят — и это, кажется, верно, — что это вещество не причиняет никакого физического вреда, во всяком случае, никакого серьезного вреда. Но разве можно назвать здоровым человека, непригодного к деятельности и способного только мечтать, хотя бы все члены его и были невредимы? Мы слишком хорошо знаем природу человека и можем утверждать, что человек, который с ложкой варенья может получить все блага земли и неба, не станет и тысячной доли их добиваться трудом.

Возможно ли представить себе государство, все граждане которого опьянялись бы гашишем? Каковы были бы эти граждане, эти воины, эти законодатели!.. В самом деле, человеку, под страхом духовного разложения и интеллектуальной смерти, не дозволено изменять основные условия своего существования и нарушать равновесие между своими способностями и тою средою, в которой ему суждено проявлять себя; словом, не дозволено изменять свое предназначение, подчиняясь вместо того фатальным силам другого рода…

Легко увидеть связь между демоническими образами в поэзии и живыми существами, предавшимися употреблению возбуждающих средств. Человек захотел стать богом, но в силу неуловимого нравственного закона он пал ниже своей действительной природы. Это душа, продающая себя в розницу…

…Нужно ли прибавлять, что гашиш, как все одинокие наслаждения, делает личность бесполезной для общества, а общество — лишним для нее, побуждая ее к постоянному самовосхищению, толкая ее изо дня в день к краю той сверкающей бездны, в которой она находит свое отражение — отражение Нарцисса» (выделено мной. — А.Д.).

Читатель нашей книги сможет убедиться, что люди не послушались предупреждения Бодлера. Человека конца XX века ведущие философы и психологи уже наших дней и будут описывать как Нарцисса, бесконечно любующегося своим отражением.

«АПОЛЛОНИЧЕСКОЕ» И «ДИОНИСИЧЕСКОЕ»

Если мы, пусть в качестве предположения, возвели первое употребление наркотика-галлюциногена к временам изначальным, к Книге Бытия, то мы должны каким-то образом закончить эту мысль.

Какой же род абсолютно греховного знания могла приобрести Ева, отведав яблоко (гриб?) с Древа познания добра и зла? И почему знание это стало причиной проклятия человеческого рода?

Возможно, в культуре Нового времени первым, не осознавая того, на этот вопрос ответил Фридрих Ницше в своей работе «Рождение трагедии из духа музыки»:

«Как среди бушующего моря, с ревом вздымающего и опускающего в безбрежном своем просторе горы валов, сидит на челне пловец, доверяясь слабой ладье, — так среди мира мук спокойно пребывает отдельный человек, с доверием опираясь на principium individuationis. (здесь Ницше цитирует Шопенгауэра… — А.Д.). Про Аполлона можно было бы даже сказать, что в нем непоколебимое доверие к этому принципу и спокойная неподвижность охваченного им существа получили свое возвышенное выражение, и Аполлона хотелось бы назвать великолепным божественным образом principii individuationis…

В приведенном месте Шопенгауэр описывает нам также тот чудовищный ужас, который охватывает человека, когда он внезапно усомнится в формах познавания явлений, и закон достаточного основания в одном из своих разветвлений окажется допускающим исключение. Если к этому ужасу прибавить блаженный восторг, поднимающийся из недр человека и даже природы, когда наступает такое же нарушение principii individuationis, то это даст нам понятие о сущности дионисического начала, более всего, пожалуй, нам доступного по аналогии опьянения. Либо под влиянием наркотического напитка, о котором говорят в самых гимнах все первобытные люди и народы (курсив мой. — А.Д.), либо при могучем, радостно проникающем всю природу приближении весны просыпаются те дионисические чувствования, в подъеме коих субъективное исчезает до полного самозабвения. Еще в немецком Средневековье, охваченные той же дионисической силой, носились все возраставшие толпы, с пением и плясками, с места на место; в этих плясунах св. Иоанна и св. Вита мы узнаем вакхические хоры греков с их историческим прошлым в Малой Азии, восходящим до Вавилона и оргаистических сакеев».