Ложись - [110]

К обеду на передовой опять все смолкло. Лица у солдат были мрачные.

— Убитых не меньше двадцати, — сказал кто-то.

— Слыхали о парне из третьей?

Солдаты оживились.

— Пуля попала ему в ногу, когда мы тащили наверх патроны. А он и не заметил, представьте себе! Сами знаете, дорога крутая, ящики волочишь, высунув язык. Пуля вошла в ляжку. Мы увидели кровь уже на месте и спрашиваем: «Что это у тебя?» А он уже и шагу не может сделать,

— Да, бывает, — подхватил другой. — Помнишь связного, что был тяжело ранен в Суэре? Тогда еще убило капитана Маркеса. Так он из моей деревни. Вот это парень! Решили, что он умер, уже и панихиду отслужили и все прочее. А потом его видели в госпитале. Он ослеп и не хотел возвращаться домой.

— Да… А того помните, что сошел с ума в Сомосьерре? С ним все кончено. Он уже никогда не вернется к своим лошадям. Мой брат его видел. Да что тут говорить! Все время орет: «Танки, танки!» И если кто-нибудь тронет его, бросается, как разъяренный бык.

Солдаты разговорились, вспомнили истории печальные и забавные. Лица стали спокойнее, кое-кто уже улыбался. И тогда Сан-Сисебуто Шестьдесят Шесть оглушил всех одной из своих бессмысленных тирад.

— Да, ребята, это я вам и говорю! А что еще будешь делать? Не так ли? Следовательно, самое важное для нас — это терапевтические слова. Потому что всегда и во веки веков, никогда и ни за что на свете не будет в норме фантомина слова, обращенного к людям, которые могут понимать и взаимодействовать в своих взаимоотношениях благодаря своей учености, пренебрежению и уважению, которое они имеют в силу умеренности и целомудрия.

После обеда Аугусто и Эспиналь готовились ехать за продовольствием. Аугусто был невесел.

— Вот увидишь, сегодня нашу машину обстреляют. Перед укрытием, у которого стояли кухни, из земли торчал стальной хомут. Пару дней назад Аугусто пытался его вытащить. Лагуна, проходивший в это время мимо, с силой шлепнул его по заду.

— Ты что, на воздух взлететь хочешь?

Аугусто бросился за поваром, а потом вообще забыл о хомуте. Не так давно у Кампильо шли ожесточенные сражения. Деревня несколько раз переходила из рук в руки. Во время одного из боев здесь и упала неразорвавшаяся граната со снятым предохранительным хомутом. Гранату постепенно засыпало землей.

Грузовик был готов ехать, и Эспиналь позвал Аугусто. Когда тот выходил из укрытия, хомут зацепился за сапог. Аугусто отбросило взрывом, он почувствовал страшный удар в ногу. Инстинктивно прижался к земле. Затем услышал крики и увидел Эспиналя, бежавшего к нему. Аугусто оглушило, и он еще не понимал, что произошло. Попытался подняться, но мешала острая боль в ноге. Повернулся, чтобы посмотреть. Брюки были разорваны и пропитаны кровью. Нога как-то странно вывернута, жутко торчала кость. «Мама! Меня ранило!» Перед глазами плясали красные, зеленые и золотые круги. Аугусто охватил ужас, и он потерял сознание. Пришел в себя от боли, когда его укладывали на носилки. Увидел Року, Эспиналя, других солдат.

— Как себя чувствуешь? — спросил Эспиналь.

— О-о-о! До чего же больно, — застонал Аугусто, пытаясь повернуться.

— Хочешь, напишу домой? — сказал Рока.

— Нет, нет! — воскликнул Аугусто испуганно. — Не надо.

Глава двадцать девятая

Первые дни он знал только непереносимую боль. Осколок перебил большую берцовую кость и раздробил малую. Время от времени Аугусто давали снотворное, и тогда он впадал в дремоту, а затем погружался в тяжелый, глубокий сон.

Только на третьи сутки он почувствовал себя лучше. Сестра и доктор заверили его, что перелом срастается хорошо. Лечиться ему предстоит долго, но исход будет благополучный.

Аугусто отослал несколько коротких писем родным и Берте. Так и хотелось закричать: «Приезжайте!» Однако Аугусто взял себя в руки. Лучше сообщить им о случившемся, когда дело пойдет на поправку. Написал несколько строк и Роке, просил, чтобы письма по-прежнему получали в батальоне и уже оттуда пересылали в калатаюдский госпиталь, где он лежал.

Лишь через неделю Аугусто очень осторожно сообщил Берте и Марии о том, что ранен. Он не мог написать правду родителям. Мать все еще плохо чувствовала себя. Всякое волнение могло оказаться для нее роковым. К тому же она обязательно захотела бы приехать к Аугусто, ухаживать за ним, а это, конечно, ухудшило бы ее и без того слабое здоровье. Самое лучшее — держать случившееся втайне от родителей. Так он и написал Марии.

Берта появилась сейчас же. Ее отпустили на три дня, но позже обещали дать более продолжительный отпуск.

Она приехала утром. Аугусто увидел ее, когда она у входа в палату говорила с сестрой. Аугусто поднял руку. Сердце заколотилось, тяжело застучала кровь, заныла рана. Берта хотела улыбнуться, но на лице ее появилось выражение мучительной тревоги. Она стремительно шла, почти бежала между кроватями, на которых лежали раненые. Кто-то свистнул, раздались восхищенные возгласы, посыпались соленые шуточки. Аугусто протянул руки навстречу ей. Берта крепко сжала их, опустилась на табуретку, стоявшую рядом с койкой, и заплакала, пытаясь заглушить рыдания в ладонях Аугусто.

— Успокойся, Берта. Теперь все позади. Что о тебе подумают люди! Я скоро буду здоров. Ничего страшного не случилось.