Ложь во спасение - [37]

Ленка оказалась дома. И голос ее в телефонной трубке был таким знакомым, что даже не верилось. Кажется, только вчера он звонил ей, уговаривая написать за него очередное сочинение по литературе, ничуть при этом не сомневаясь: Ленка ему не откажет.

Не отказала и в этот раз.

Только, кажется, напугал он ее сильно. Изо всех сил пытался во время разговора сохранять хотя бы видимость спокойствия. Но не получилось. И успокоить ее он тоже не смог.

Выключив трубку, он сразу понял, что теперь весь остаток рабочего дня будет ждать, когда же наконец увидит ее. В глубине души вяло шевельнулась мысль о том, что он поступил не совсем честно, решив взвалить на Ленку свои проблемы. Ведь знает же, что она примет их так, как свои.

Знает – поэтому и звонит сейчас ей, а не кому-то другому. Не родителям, не давнему приятелю Герке, с которым в принципе можно было бы поговорить о чем угодно за рюмкой коньяка или бутылкой темного пива. О чем угодно – но только не об этом. Об этом можно только с Ленкой, а больше – ни с кем. Потому что с Ленкой они всегда были на одной волне. На одной волне и остались, несмотря на то что столько лет уже прошло.

Кажется, это называется родство душ. И это самое родство, он точно знал, гарантировало ему по крайней мере одно: Ленка не будет смотреть на него такими глазами, какими смотрела вчера вечером Яна. Ленка – она и на долю секунды не усомнится в его невиновности. Не усомнилась бы, даже если бы застала его вчера в гостиной с топором в руках. Почему же Янка усомнилась?…

Думать об этом было больно. Пожалуй, эта боль и была самой главной, самой болезненной болью, и даже пережитый страх по сравнению с ней мало что значил. Эта боль была средоточием, сердцевиной случившегося кошмара. Она дышала внутри, била по оголенным нервам, судорогой сводила легкие, мешая дышать, – и в то же время она была вокруг, наполняя собой влажный октябрьский воздух, оживала в шорохе листьев, и даже в прозрачных лучах солнечного света ему виделись вкрапления этой боли, спрятаться от которой было невозможно.

После того как он поговорил с Ленкой по телефону, тяжелый камень внутри не исчез, но все-таки теперь был уже не таким тяжелым. И верхушка будто слегка сгладилась.

Но паника не отпускала. И видения, мелькающие перед глазами, никуда не исчезли.

Хотя, несмотря на все эти неудобства, к концу рабочего дня проект он все же закончил. И сдал его раньше срока на утверждение в Москву, будто позабыв о том, что для работы над этим проектом у него в запасе было целых четыре дня.

Котлеты Лена все-таки дожарила, а остаток фарша пустила на макароны по-флотски. Хотя аппетита не было совсем, но нужно же было как-то убить время, которое тянулось ужасающе медленно.

В ожидании она перемерила с десяток разных нарядов, включая тот самый пестрый сарафан, который надевала лишь однажды. Злилась, понимая, что ведет себя глупо, что сейчас совсем не тот случай, чтобы думать о нарядах. Судя по голосу в трубке, Женьке сейчас не до нее и не до ее нарядов – даже если бы она встретила его в противогазе, он едва бы это заметил. Злилась, но все равно мерила перед зеркалом водолазки и летние топы, соблазнительно открывающие талию и аккуратный пупок. А потом, окончательно разозлившись, пошвыряла в шкаф всю одежду и надела халат. Тот самый, в котором обычно ходила дома и который всей душой ненавидела, – темно-синий, усыпанный мелкими белыми цветочками, отдаленно напоминающими хризантемы. Халат подарила мама в прошлом году на день рождения, в который раз продемонстрировав диаметральную противоположность вкусовых предпочтений с дочерью. Лена долго и мстительно разглядывала себя в зеркале, в тысячный раз убеждаясь, что не создана для халатов, что синий цвет придает ее коже землистый оттенок, и нервничала, то и дело поглядывая на часы.

В половине седьмого она уже была уверена, что Женька не придет.

И даже успела похвалить себя за то, что не поддалась на провокацию собственной глупости, не стала наряжаться. Каково бы сейчас было ей в ярко-розовом топе и коротеньких облагающих джинсах? Одной слезинкой дело бы уж точно не обошлось. А так, в халате, можно запросто представить, что она его вообще не ждала.

Не ждала, конечно. Если б ждала, то уж точно не в халате. Она же не идиотка, чтобы встречать любовь всей своей жизни в таком неподобающем, антисексуальном виде.

Раздавшийся наконец звонок в дверь она услышала даже не ушами, а сердцем. Сердце радостно подпрыгнуло и помчалось открывать дверь вперед нее, как дрессированная собачонка – виляя хвостом и на ходу довольно поскуливая. Но радость быстро улетучилась. Испарилась, как дымное облако, соблазненное и подхваченное свежестью осеннего ветра, умчавшееся вслед за ним в открытое окно.

Это был он – и как будто бы не он. То есть как будто бы его вообще не было. Была лишь оболочка, из которой Женьку выдавили, как зубную пасту из тюбика, и теперь внутри этого тюбика было совершенно пусто.

Более точное определение подобрать было трудно. Женька смотрел на нее улыбаясь, и казалось, что сейчас он протянет руку и щелкнет ее по носу, как делал это всегда, начиная едва ли не с первого дня их знакомства.