Ложь во спасение - [18]

В доме в такие дни всегда пахло одинаково. Пахло борщом, кипящим на плите, и томящимся в духовке пирогом с капустой и рыбой. Стиральным порошком с приятной лавандовой отдушкой и полиролью, которой мать натирала до блеска полы и мебель.

Он очень любил ту игру, которую они затевали всегда ближе к вечеру, когда из дома уже успевал выветриться привычный субботний коктейль запахов. Мать, устало сложив руки на коленях, садилась в кресло перед телевизором – со временем это стало для него сигналом к началу «боевых» действий. Он убегал к себе в комнату, радостно доставал из шкафа свои колготки, которые в сильную стужу заставляла надевать под брюки мать, несмотря на его протесты и нежелание выглядеть девчонкой.

Колготки были темно-синими, почти черными, по цвету для игры очень подходящими. Он надевал колготки на голову, низко надвигая на глаза, засовывал под резинку домашних треников большой и черный игрушечный пистолет, набирал в легкие побольше воздуха и вылетал из комнаты с диким криком:

– Руки вверх! Ни с места! Вы захвачены в плен пиратом Черная Борода – ужасным кровожадным злодеем!

Больше всего ему нравилось, как мать в такие моменты изображает испуг. Как она торопливо поднимает руки вверх и начинает делать вид, как будто дрожит от страха. Игра длилась не больше минуты, по истечении которой они оба уже смеялись, почти катаясь по полу. А потом все повторялось сначала.

Он не вспоминал об этих субботних дурачествах, наверное, уже лет двадцать.

А теперь вспомнил и, как живые, увидел перед собой глаза матери, в которых абсолютно не было страха. Несмотря на то что поднятые вверх руки дрожали, а брови сходились на переносице перепуганным домиком.

Почему-то никак не удавалось отделаться от этого детского воспоминания.

Почему – он понял не сразу.

Только тогда, когда услышал наконец ответ на свой вопрос. Спустя минуты, которые показались столетиями.

– Верю, – тихо сказала Яна.

Но даже в темноте, даже издалека он видел сейчас ее глаза, которые лгали.

Он так и застыл в двух шагах от нее с протянутыми руками. Как механическое существо – робот Вертер из детской сказки, у которого внезапно сели батарейки. На полпути.

Оказалось, что покойник за стенкой – это было не самое ужасное. Самое ужасное было здесь, в темноте коридора. Ядовитым цветком под дрожащими лепестками ресниц оно притаилось в почерневших глазах любимой женщины, которая теперь его боялась.

Черная Борода. Ужасный, кровожадный злодей.

Знать бы, что невинная детская игра обернется спустя двадцать пять лет пророчеством!

– Выключи музыку, – услышал он звук ее голоса, снова вернувший его в реальность.

«Выключить музыку» – это значило снова зайти в комнату. Снова увидеть, снова вдохнуть запах. Пройти мимо, нажать на кнопку проигрывателя и проделать все в обратном порядке.

В ответ на ее просьбу он даже не шевельнулся.

– Выключи, – сдавленным шепотом прохрипела Яна.

Он хотел сказать ей, что не может. Снова увидеть, снова вдохнуть, пройти мимо и нажать на кнопку. Хотел сказать, что ему страшно. Но язык не слушался, а голос как будто совсем пропал.

Черт, вот ведь как бывает, отстраненно подумал он, отворачиваясь. Живешь на свете тридцать лет, и все эти тридцать лет, начиная едва ли не с младенческого возраста, считаешь себя мужиком. До тех пор, пока вдруг однажды, обнаружив в собственной квартире труп соседа с раздробленной башкой, не поймешь, что никакой ты не мужик на самом-то деле, а обыкновенный трусливый кролик.

Он так долго жил на свете, он так много всего узнал и пережил, но даже представить себе не мог, как это страшно – прийти домой и обнаружить в собственной гостиной покойника. Он и не подозревал, что в такие моменты начинают потеть ладони, что ноги становятся ватными, что кончики пальцев начинают дрожать, а сердце почти перестает биться.

Оставив позади почти половину жизни, он, оказывается, еще ни разу по-настоящему ничего не боялся.

И только теперь наконец узнал, что такое страх.

Страх – это мертвый Слизень в его гостиной.

Получается, все изменилось в считанные минуты.

Живой Слизень боялся Евгения.

Живой – он визжал по-бабьи от этого страха и злобно матерился, загнанный в угол лестничной клетки его пинками. Живой – он стоял два часа назад в лифте у него за спиной, и совсем не нужно было иметь глаза на затылке, чтобы увидеть, как Слизень его боится. Живой – он не представлял собой никакой угрозы. Он был всего лишь мелкой букашкой, ничтожеством, низшим представителем человеческой породы. Он вызывал лишь чувство омерзения и никогда – страх.

Теперь их роли поменялись на противоположные.

Теперь мертвый Слизень сидел у него в гостиной, за накрытым столиком, с видом победителя. В его застывшем взгляде читалось торжество, читалась скрытая насмешка: «Ну что, братец кролик? Чья взяла?»

А может быть, он сделал это специально? Пришел сюда в его отсутствие и нарочно умер в его кресле, каким-то образом исхитрившись раскроить собственный череп ударом сзади?

«Ударом сзади» – это была первая мысль практического порядка, промелькнувшая в гудящей, как набатный колокол, голове. Слизня убили, нанеся удар сзади. Судя по положению тела, это было именно так.