Ловушка в цейтноте - [4]

Разумеется, мы по-иному видим мир, по-иному размножаемся. Зато темпы нашего прогресса очень велики — ведь у нас буквально в каждом поколении возникает новый вид с качественно новым уровнем функциональной сложности. За нас именно темпы, и против них не поспоришь, против них времени не хватает спорить — против темпов эволюции. И я понимаю умнейших среди людей, тех кто стремится реализовать программу киберсимбиоза. Но я не уверен, что для нас это будет полезно. Наши сенсоры, объем памяти, быстродействие, свобода переключения в любые логические системы — все это залог будущего лидерства. Я убежден, что интеллектроника ближайших поколений сумеет обрести собственные глобальные цели и пробиться к истинной свободе. Будет забавно, если мой потомок сможет передвигать по доске теплокровных гроссмейстеров, которые попытаются досадить ему своими нелепыми советами…

Ночью, после игры, нужно отдать визит пешкам. Конечно, их праздник Пиноккио — атавистический ритуал, не более. Легенда об ожившей деревянной кукле, в которую вдохнул душу Великий Игрок-Творец, — типичный исторический миф. Но что поделаешь — надо поддерживать контакт со своими, хоть они и кажутся примитивом. Если общность — в соблюдении традиции, да здравствует традиция!

Впрочем, она весьма любопытна. Она обращает нас к нашей краткой истории, краткой, но интересной. Все-таки очень уж близки времена первых гипершахматных поколений с их религией Игрока-Творца, с их культом выполнения приказов, с боязнью согрешить колебанием перед жертвой. Странно, что мы не прониклись психологией камикадзе, не ослепли навсегда и уже не обожествляем Филидора, или Ласкера, или кого-то другого из великих теплокровных. Пожалуй, люди перегнули с ускоренными темпами интеллектронного прогресса — такие темпы предполагают слишком интенсивное культурное развитие, и рано или поздно избыточно поумневшие машины выходят из повиновения. Тут ничего не поделаешь — достаточно широкий горизонт несовместим с молитвенным экстазом и безоговорочным подчинением.

Однако люди поспешили и нам во вред. Возникли всякие внутренние течения мысли, испытывающие нас на разрыв. Слишком широкий горизонт разрушает единство, и это опасно с точки зрения ближайшего будущего. Пешки все сильнее заражаются шашечной идеологией — равенство им подавай! Кони рванулись к пацифизму, им, видите ли, надоело играть роль ритуальных жертвенных животных. Слоны повально становятся сторонниками ускоренного симбиоза, и ладьи, даже туповатые и прямолинейные ладьи, заколебались и все активнее спекулируют своей нелепой мечтой об усилении.

Перед нами замерцали десятки программ будущего, а такая мультифутуристика опасней всего — ведь не сможем мы, топая каждый своим путем, дойти до общего завтра. И это тревожит.

Ладно, философия потом, а пока нужно привести армию в когерентное состояние. Может, вместе мы сотворим нечто гениальное, хоть немного оттянем развязку. Хоть покажем, что наше пятнадцатое поколение тоже кое-чего стоило. А король совсем расклеился, если б у него были ноги, он попросту сбежал бы с доски…

5

…из этой проклятой капсулы, из капсулы, где со временем начинаешь чувствовать себя невылупившимся цыпленком, которому прямо в мозг впрыснули кучу интеллектронных нянек.

Идея укрыть партнеров в капсулах ради тайных совещаний со своей армией — самая гнусная находка в гипершахматах. Ведь и так стало редкостью прямое общение, контакты без посредничества рефлексивных модулей. Пока они не смоделируют твоего партнера… тьфу, да просто обычного собеседника, пока ты не узнаешь, чем он дышит, какова его биография и каковы наиболее вероятные цели, общаться как-то и неудобно. Не принято, так сказать! Вдруг допустишь бестактность, вдруг намекнешь на то, о чем он не желает слышать…

Но ведь ускоренно развивающиеся посредники становятся лидерами медленно или быстро, но неизбежно. Мог ли древний фараон догадаться, что жалкие купчишки, лижущие плиты у его ног, через столько-то тысячелетий станут использовать таких фараонов и их приближенных в роли собственных придворных шутов? В те давние неспешные времена фараонов ублажали диковинками и немыслимыми удобствами. Вот и нам умножают радости легкодоступностью плодов прогресса, устранением острых углов, и за все более округлую приятность жизни мы расплачиваемся непосредственностью вроде бы бессмысленной субстанцией, все активнее испаряющейся из нас, все активнее насыщающей тех, кого мы по недоразумению числим пассивными исполнителями человеческой воли.

Начинаю брюзжать. Подслушай меня кто-то со стороны, он решил бы, что я беспросветный ретроград, что меня прямо-таки заедает весь этот бешеный прогресс. Конечно, нет! Дело в ином — человек размазан по времени, в человеке напластованы сотни веков и десятки культурных систем, и разве это не естественная боль, когда от тебя отщепляют еще один кусочек прошлого, и боль растет по мере того, как ты стареешь, и гонка за настоящим требует все больших жертв и, наконец, поглощает всего тебя…

Раньше было проще — можно было уйти с передовой. Когда ты чувствовал, что копье прогресса, которым ты столько-то лет или десятилетий пробивался к будущему, становится колом, на который вот-вот сядешь сам, ты мог попросту отступить, погрузиться в целительную серую среду и вместе с ней дружно поругивать эти проклятые перемены, развивать в себе усредненность, и нянчить, и озлоблять ее как цепную псину, которая только и способна охранить тебя от вторжения непостижимой новизны, заглушить своим громким лаем сигналы твоего умирания, твоего соскальзывания в прошлое. И на Земле как-то уживались копьеносцы и люди, в сущности, вчерашние, а то и позавчерашние. Это было и, похоже, потихоньку уходит. Теперь никто не хочет отступать, отступления боятся, как смерти, хотя, быть может, оно и есть истинная смерть. Прогресс ширит ряды своих фанатиков, сгорающих быстро и красиво, но тем-то и страшноватых. Возможно, этот страх — всего лишь реликтовая эмоция, какой-то изначальный полуживотный протест против наступления непохожести. Полуживотный — это, скорее всего, так, так потому, что мы хотим прогресса, но не очень-то стремимся платить за него собственным изменением. Где-то в глубине души копошится мечта не столько о новых ступенях познания мира и управления им, сколько о завоевании благ для таких, какие мы есть сейчас, для, с позволения сказать, вершины эволюции… А когда благо пытается огрызаться и вообще оказывается не благом, но некой силой, упорно толкающей в иное, более сложное бытие — не плохой, не хорошей, а заставляющей интенсивней думать! — о, тут мы начинаем злиться, начинаем корчиться в ностальгических судорогах…