Ловушка для ящериц - [29]

Марк вспомнил сценку, подсмотренную Миной из-за занавески и пересказанную ему за завтраком с медом, золотисто-горчичным, размазанным ножом по белому маслу: широкоплечая тень доктора и детский шепоток под окном. "Да, кстати, мне показалось, что у нее на предплечье сверкнула золотая ящерица, похожая на мой браслет, но подробнее я рассмотреть не успела - она вдруг вспорхнула вверх, как бабочка..." Что ж, всякое бывает.

На самом деле, оправдывался в письме доктор, застрелил мальчика крестный Катюши, Юсуф. Он обещал ее настоящей матери приглядеть за девочкой, и, действительно, Катя настолько ему доверяла, что отдала пистолет. Только Мина, дальше почерк доктора укрупнялся, которая пряталась за занавеской, может подтвердить, что оружие выкрала у него Катя, он приходил к ней тем вечером, и тогда же пистолет пропал. Сама она, разумеется, ни за что не сознается, она часто без спросу брала чужие вещи, за что бабка хлестала ее прыгалками. Девочка от ударов уворачивалась, подскакивая, как норовистый конек.

Марк прожег в газете дырку сигарой, потом еще и еще. Итак, у их богоданного сына ужасная наследственность, он может вырасти извращенцем, ветхозаветным убийцей, если не позаботиться заранее. Кое-что неприятное, подлое в Танисте мерещилось Марку и раньше, но он не хотел расстраивать Мину, боясь, что она обвинит его в малодушии, трусости. Марк аккуратно сложил газету, сдул пепел на пол и прошел в спальню.

- Отойди, у него так разовьется косоглазие. - Мина читала в кресле-качалке детскую книжку сказок, чтобы потом, на ночь вслух ее пересказать. Малыш зашевелился в кроватке, агукая. Она откликнулась эхом, подошла, взяла на руки, загуркала на незнакомом языке.

- Вы специально разговариваете так, чтобы я ничего не мог понять, пошутил Марк. - Ты нежна с ним, как никогда со мной, нет, ты посмотри только, как властно он хватает грудь.

Последнюю фразу Марк не сказал, а подумал.

Хорошо еще, что у него остались привычки. По телефону он заказал столик в самом известном и дорогом ресторане, где скатерти слепят белизной, словно горные вершины, а бокалы и люстры сверкают не хуже бриллиантовых подвесок Агаты. Ничего, Марк постепенно успокаивался, скоро старушка умрет и все достанется Мине, ждать осталось недолго.

На десерт, поколебавшись между ванильным и земляничным парфе, Марк выбрал ореховое, с солоноватыми соринками фисташек на замороженных сливках, и впал в тревожное ожидание. И то сказать, Мина тогда настолько увлеклась Танистом, что так и не позвонила мужу и, кто знает, вернись он неделей позже, дело могло бы зайти слишком далеко. Уезжая из Пантеита, он надеялся, что с юношей все как-то само собой устроится, мальчик превратится в мужчину, волосатого, гортанно крикливого, его будет не узнать. Но получилось, право слово, ничуть не хуже. Фрачный официант поставил на стол запотевшую вазочку с крапчатым лакомством, Марк, отправив первую ложку в рот, вздохнул удовлетворенно. Что касается ребенка, то в конце концов судьба сама обо всем позаботится, как позаботилась о Танисте и о рыжей Олимпии, которая не боялась утонуть и все-таки утонула, унеся тайну на укатанное волнами, в редких ракушках песчаное дно.

Доедая последнюю порцию оседающего на нёбе ореховым инеем парфе Марк забыл о письме доктора окончательно. Устав от обильной пищи, воспоминаний и яркой белизны скатертей, он решил выкурить сигару в баре напротив, недорогом, но довольно-таки приличном, судя по сдержанной вывеске и малочисленной публике. Перейдя черную от вечера и дождя улицу, он оказался за голубой, в невидимых хлебных крошках скатертью, между мыльным запахом из туалета и жареного с кухни, но пересаживаться не имело смысла - иначе он не смог бы заглянуть в зеркальные окна ресторана, из которого только что ушел.

Изысканно одетые, с нежными румяными лицами, с влажными от вина и пряностей глазами, с хрустальной рябью на лысинах и плечах, посетители одного из самых дорогих в городе ресторанов не спешили задергивать зеленые портьеры, и в этом смысле идеально было бы стоять под дождем на улице, но и здесь, попивая пережаренный мокко, тоже было неплохо. Марк завидовал этим неспешно жующим богачам, ковыряющим мясо цесарки в зубах, на мизинце посверкивает бриллиант величиной с фигу, а девушка напротив покачивает серебряной туфелькой, скользкий шелк падает с теплого колена, и сгорбленный ветром прохожий замедляет шаг. Марк завидовал самому себе, сидящему там, это было радостное чувство, медленно заполняющее его до краев, и только невкусный кофе мешал, обещая по возвращении домой изжогу. Да и это не беда; он прогуляется полквартала пешком, глядишь, небо и развиднеется.

26

Мина уложила спящего мальчика в кроватку, накрыла легким, игрушечным одеялом и залюбовалась: безмятежностью маленького Будды дышало круглое бледно-смуглое лицо. И все-таки в линии голубоватых, как основание цветка ириса, век угадывалась будущая надменность, отчеркнутая китайской тушью бровей, наивно разведенных сновидением. Он вырастит хитрым, сильным и красивым, и никакой страх больше не заставит ее содрогнуться от смертельного холода, поперхнувшись мягкой вуалевой тканью, забившейся от сильного ветра в рот, или глотком соленой воды - перед ее сыном отступят небо и море, не говоря уже про людей.