Ловушка для вора - [19]

Тут размышления Николая были прерваны звучным:

— Привет!

Щукин поднял голову и увидел стоящего перед ним низенького и толстенького человечка с ленинской лысиной и лоснящимся лицом, сияющим радостью. Остатки волос толстяка были седовато-серыми, как старая половая тряпка.

— Здорово, — неприветливо ответил Щукин, — извини, братан, что-то я тебя не узнаю…

— Не узнаешь? — поразился толстячок, без приглашения бухаясь на стул рядом со стулом Щукина. — Да ты чего, Колян, опух? Я же Толик Лажечников… Ну, помнишь? Мы с тобой под Самарой одни нары утюжили… Во!

Толстячок до плеча закатал рукав свободно висящего на его жирном теле свитера, обнажив волосатую руку, на которой видна была давняя татуировка — ухмыляющийся черт с широкой ленточкой на рогах. На ленточке можно было прочитать надпись «Самарская ИТК, 19… — 19… гг.».

— Теперь вспомнил? — осведомился толстячок.

— Нет, — буркнул Щукин, — извини.

— Ну ты даешь! — хихикнул толстячок и почесал лысину. — У тебя что — память отшибло, а?

* * *

Память у Щукина не отшибло. Он прекрасно помнил этого самого Лажечникова и узнал его, как только взглянул на его лицо.

Анатолий Сергеевич Лажечников, или просто — Толя Ляжечка, начинал свою трудовую карьеру, работая фарцовщиком. Он, коренной москвич и потомственный интеллигент (папа — историк, профессор Московского университета, мама — довольно известная в то время балерина), еще со школы усвоил твердую истину — честным трудом добыть себе средства на сносное существование невозможно. Папа Ляжечки, например, подрабатывал тем, что за большие деньги писал кандидатские и докторские диссертации партийным деятелям, не особенно при этом напрягаясь, — какой же выживший из ума ученый пенек будет валить на защите секретаря комсомольской организации или университетского партийного организатора? А мама, будучи в силу особенностей своей профессии красивой и стройной до сорока восьми лет, когда она попала в больницу с почками и с тех пор стала с катастрофической быстротой толстеть, днем и ночью пропадала на репетициях и дома появлялась чаще всего в первой половине дня с огромными букетами цветов и картонными ящиками шампанского. Папа-профессор на это закрывал глаза, считая, видимо, поведение жены исторической необходимостью, обусловленной влиянием среды, — потому что среди поклонников маминого творчества встречались и партийные функционеры, люди в те годы довольно влиятельные и папой чрезвычайно уважаемые.

К тому же, кроме цветов и шампанского, маме дарили и шубы, и заграничную бытовую технику, и мебель, и предметы старины, не говоря уже о дефицитных продуктах, которые ни в одном общедоступном магазине купить было нельзя. Поэтому-то никто особенно не удивился, когда юного Лажечникова в один прекрасный день прямо из школы увезли в милицейском воронке. Как выяснилось позже, Толя вместе с двумя-тремя приятелями ошивался возле гостиниц, где жили интуристы, и, дождавшись на улице какого-нибудь представителя загнивающей капиталистической страны, предлагал ему в обмен на заграничные шмотки и безделушки традиционные русские сувениры или просто деньги. Со временем бизнес Толика начал процветать, потому что наладились постоянные торговые связи, и товаров, среди которых преобладали пластинки с записями иностранных групп и глянцевые мужские журналы с неприличным содержанием, стало столько, что переполненные ящики не умещались в Толиной комнате.

Но, как это часто бывает, став вполне обеспеченным молодым человеком, Толик не уберегся от неизбежного «стука» со стороны одноклассников и загремел в колонию с целым букетом статей, среди которых была и статья за хранение и распространение порнографии.

Так что школу Толик оканчивал за колючей проволокой, а родители его пытались оправиться от полной конфискации, опустошившей их благоустроенную квартиру.

Отсидев положенный срок, Толик вышел на свободу, явился с покаянной головой к папе, и тот, поломавшись немного, устроил сына, только что отмотавшего три с половиной года за спекуляцию, на торговый факультет экономического института — Толик Лажечников решил связать свою жизнь с коммерцией.

И связал. С той поры и до нынешних дней он с переменным успехом занимался разного рода бизнесом, время от времени получая небольшие сроки за экономические преступления и тому подобную ерунду. В конце концов он как-то раз крупно погорел (впарил одной североафриканской республике партию черной икры, оказавшейся обыкновенным гуталином, а удивительно настырный представитель руководства страны дозвонился-таки до Российского правительства и потребовал разобраться, в противном случае пригрозив отнести аферу к разряду агрессивных акций, направленных на геноцид чернокожего населения, и стукнуть в ООН). Российское правительство дало указание ФСБ, и те в два счета нашли Ляжечку. Вот тут-то и начинался тот самый период биографии Ляжечки, прекрасно зная о котором Щукин не пожелал Ляжечку узнавать.

Дело в том, что за проданный под видом черной икры гуталин срок полагался не особенно большой, но в ходе расследования вскрылось такое количество темных делишек Ляжечки, что последнему реально грозила опасность провести за решеткой всю оставшуюся жизнь.