Ловушка для птиц - [3]
Работы невпроворот, тут уж не до девчонки.
То есть периодически Маврокордато натыкалась на ее капюшон, низко надвинутый на лицо. И в какой-то момент ей даже показалось, что пассажирка задремала, ах, кто бы знал, мил человек, чем все закончится, кто бы знал!..
– Почему вы так решили? – поинтересовался Брагин.
– К окну привалилась, вот почему.
– Так и сидела?
– Чего бы не сидеть в тепле-то?
– Долго?
– Не то, чтобы долго, а… все время.
– Так уж и все время?
– После «Спортивной» уже. Ближе к Чкаловскому проспекту.
– А рюкзак?
– Вот мне еще про чужой рюкзак думать, – пожала плечами Маврокордато. – И так голова кругом. Триста человек на ней висят, каждую секунду.
Триста человек, даже учитывая перманентную автобусную загруженность, были явным преувеличением. Как и пять десятков китайцев с сотней чемоданов. Вот такой женщиной была Анна Николаевна – щедрой на цифирь и не в меру широкой, масштаб – 1:5.
– Но его же нет, рюкзака. А на Нерчинской был, как вы утверждаете.
– Был.
– А на Восстания?
– А на Восстания толпа была. Не до рюкзака.
– А на Гостинке – китайцы.
– Именно.
– И никто не выходил с чем-то похожим?
– Может, и выходил. Через заднюю дверь, когда я возле передней колготилась. Или наоборот – через среднюю. Центр города. Давка. Вынесло общим потоком – и поминай как звали.
Дохлый номер – выяснять подробности бытия переполненного автобуса, – подумал Брагин. Но, на всякий случай, спросил:
– Может, видели, кто сидел рядом с потерпевшей?
– Берет махровый красный сидела, – после недолгого молчания отозвалась Маврокордато. – Как на «Петроградской» вползла, так сразу рядом и плюхнулась. Она и обнаружила…
Красный берет принадлежал гражданке Жарких и в данный момент интересовал Брагина меньше всего.
– А до берета? Кто еще?
– Чего полегче спросите… – затянула старую песню кондукторша, но тут же перебила сама себя: – Еще парень был. Странный.
– Почему вы так решили? Он необычно выглядел? Вел себя?
– Да нет. Выглядел – как все они сейчас выглядят. Музыка в ушах. Шапка на затылок свисает, будто в нее дерьма навалили… Уж простите, но по-другому не скажешь… Бороденка опять же дурацкая. Он билет слопал – вот и вся странность.
– Билет? – удивился Брагин.
– Ну да. Получил билет, пошарил по нему глазами – и сожрал.
– Зачем?
– Может, на счастье. Сами никогда не ели? – подмигнула Брагину кондукторша.
Еще как ел! Лет двадцать назад, когда был отчаянно влюблен в Элку Гусарову с филфака и только и мечтал о том, чтобы затащить ее в постель. Даже если до этого придется затащить ее в ЗАГС. На просто связь целомудренная Элка не соглашалась, хотя к Брагину относилась благосклонно. Не то чтобы голоштанный Брагин был завидным женихом, но он был шансом. Для Элки, приехавшей из Апатитов (Гепатитов, как она, страдальчески морщась, именовала свою малую родину); и для других – не таких красивых и совсем не таких целомудренных. Из Пскова, Новгорода, Опочки и даже из невесть как затесавшегося в эти бледные северные когорты казахского Темиртау.
Все они были пришлыми; все они были перышками, что скользят по ветру, по свинцовым питерским водам и забиваются в растрескавшиеся камни набережных. А Брагин, напротив, проходил по ведомству коренных петербуржцев. С квартирой в старом мрачном доме на Бармалеевой улице. И сама квартира была мрачной, и то, что окна выходили не в колодец двора, а непосредственно на Бармалееву, дела не меняло.
– Ого! – сказала Элка Гусарова, впервые оказавшись в гостях у Брагина. – А печка прямо настоящая? Функционирует?
Об этом спрашивал каждый, кто видел главную достопримечательность квартиры, – огромную, под потолок, голландку, выложенную сине-белыми изразцами. Чего только не было на этих изразцах: жанровые сценки с развеселыми пейзанами; суровое море с суровыми парусниками; пейзажи и натюрморты в обрамлении растительного орнамента. Брагин еще помнил те времена, когда в печи гудел огонь; смутно, но помнил. А потом что-то сломалось в тонком и нежном печном организме. И ни один спец по голландкам (а их здесь перебывало множество) не смог это поправить. Разобрать – разберем, в один голос утверждали спецы, и змеевики прочистим, а вот собрать обратно, так, чтобы изразец к изразцу, это – увольте. Это – в Эрмитаж.
– …Печку надо продувать, – вынужден был признать Брагин. – Тогда и заработает. Но ты ничего не ответила.
– Разве? – удивилась Элка Гусарова.
Пять минут назад, еще до того, как Элка приложила ладони к самому внушительному из парусников, Брагин сделал ей предложение.
– Ты согласна?
– А это сложно – продуть печь?
Элке Гусаровой нравилось дразнить Брагина.
– Ты согласна? – снова повторил Брагин.
– Может быть.
– Это не ответ.
– Хочу сидеть у печки и смотреть на огонь.
– У этой или вообще?
– У этой, – сдалась Элка, наконец-то сделав Брагина счастливым: постель с самой красивой девушкой филфака перестала быть отдаленной перспективой и перешла в разряд среднесрочных.
На следующий день они подали заявление, и Брагин ровно три недели из четырех, отпущенных на раздумья, не уставал благодарить своих верных союзников – суровые трехмачтовые бриги и развеселых пейзан. А потом недотрога Элка с ходу переспала с итальяшкой, которого приволок в университетскую общагу ее однокурсник Грунюшкин. Тут-то все и закончилось. Но Брагину об этом никто не сообщил. Да и некому было сообщать: Элка благополучно укатила с итальяшкой на историческую родину, в
