Ловец человеков - [16]

– Дела делал. Освобождал галеру под наших лошадей. Ты же хочешь домой?

– И как? Освободил? – Дон Саншо поднял бровь над единственным глазом.

– Почти. Один штришок остался, и тут посыльные от тети мне прямо в кассу. Я уже сам собирался набиваться на визит к ней.

– Это хорошо. Это очень хорошо, что ты заботишься о нас, дружище. Но нельзя так пропадать, никого не поставив в известность, где тебя, в случае чего, искать. Ты же не сам по себе. Ты же без пяти минут рей наваррский. А ведешь себя как паж-переросток. – Дон Саншо резко перешел на назидательный менторский тон, который я и в прошлой-то жизни не жаловал. Просто терпеть ненавидел.

– И что, что я без пяти минут рей? – возмутился я. – Теперь меня всегда под ручки водить должны? Неторопливо и степенно.

– По крайней мере, теперь тебя всегда должна сопровождать соответствующая свита, – заключил кантабрийский инфант.

– А то я один без свиты ездил, – возразил я.

– Это не свита была. Это охрана. – Инфант стоял на своем до конца. – Свита состоит из благородных идальго.

– Вот жизнь настала… – пожаловался я в пространство, – скоро и в сортир не сходить без сопровождения придворных с родословной длиннее, чем у моего коня. Может, мне теперь и подтираться самому нельзя? Особого придворного для этого приставить. Статусом не ниже барона, а то и виконта. Будет главный подтиратель высочайшей задницы и дон-хранитель монаршего горшка. Не подскажешь кандидатуру?

Пожалуй, зря я повысил на него голос, хотя дон Саншо после этого все же немного сократился в педагогическом порыве. Видать, от неожиданности.

– Не пыли, Феб, – сказал он вполне примирительным тоном, – жизнь монарха – не мед сладкий. И главная ее трудность в том, что ты всегда на виду. Всегда в центре толпы. Все от тебя хотят благ земных. И при этом ты всегда одинок. То, что я имею твою дружбу – это просто счастье. Божий подарок. И я не хочу ее лишаться по твоей легкомысленности.

Я огляделся. Мы стояли с доном Саншо у колодца нос к носу, как два петуха на бойцовской площадке, во все стороны растопорщив перья. Вся моя свита попряталась по конюшням от греха подальше. И караульных наших тоже видно не было – схоронились, чтобы не огрести под горячую руку. Двор опустел, и только из сарайчика вышла жена литейщика и прямо на пороге принялась вдумчиво стряхивать какие-то тряпки. Глядя на нее, дон Саншо сменил тему:

– И вообще, пойдем поговорим в мою комнату. Мы же не жонглёры, чтобы устраивать представление для плебса посередине двора.

На крыльце я тормознул подвернувшуюся под руку служанку и заказал нам две кружки сидра.

– Большой кувшин сидра и две кружки, – поправил меня дон Саншо.

Когда мы вошли в комнату Саншо, которая была зеркальным отражением моей, только без той захламленности, которую моя спальня приняла в последние дни при моем активном участии, инфант спросил меня:

– Что ты думаешь наконец делать с этими дойчами в винном погребе? Хозяину они уже надоели, да и мне тоже.

– А что с ними делать? – удивился я.

Откровенно говоря, со всеми проблемами, которые на меня навалились, я о них как-то позабыл. Незачет!

– Твой человек ими обижен. Твой суд, – напомнил мне дон Саншо.

Тут в дверь постучали, и та служанка с крыльца – кажется, дочь хозяина постоялого двора, – внесла, прижимая руками к животу, большой тяжелый кувшин – литра на три, с кружками на пальцах. Пропищала от двери:

– Ваш заказ, господа принцы.

– Поставь на стол, – приказал ей дон Саншо.

И когда она все это выполнила, он звонко хлопнул ее по заднице, придав ускорение в сторону выхода.

В дверях служанка обернулась и одарила инфанта таким зовуще-обещающим взглядом, с таким обожанием, что мне даже завидно сделалось. И это несмотря на ее внешность серой мышки.

– Ты ее трахнул? – спросил я Саншо, когда за прислугой закрылась дверь.

– Вот еще… – буркнул кантабрийский инфант. – Хотя это мысль, Феб. А то местных баб для развлечений мы уже рассчитали.

То-то я смотрю, в харчевне как-то пустовато стало. И тихо.

– Так все же, что ты будешь делать с этими… шеффенами, – повторил свой вопрос дон Саншо, разливая сидр по большим глиняным кружкам.

– Я бы их повесил, но мастер Уве упросил меня оставить им жизнь, – ответил я ему, предварительно отхлебнув слабо пенящегося напитка. – Вот и ломаю голову. Так, чтобы они живыми остались и чтобы наказание понесли соответствующее. Ноги, что ли, им отрубить… по самую шею.

Саншо сначала недоуменно посмотрел на меня, а потом заразительно засмеялся.

– Что смеешься? – обиделся я и поставил кружку на стол. – Тебе смешно, а я всю голову сломал. Не нахожу ничего лучшего, как продать их в рабство на галеру сарацину, чтобы им жизнь показалась страшнее смерти.

Отсмеявшись, дон Саншо сделал большой глоток сидра, а потом снизошел до меня, неразумного. Взгляд его стал настолько серьезен, что я предпочел смотреть на черную повязку его левой глазницы.

– Феб, тебя точно по голове как-то странно ударили, что ты простые вещи перестал понимать. В лицо тебе, конечно, никто ничего не скажет, но лучше бы ты этим дойчам живьем живот разрезал и заставил самостоятельно намотать свои кишки на столб, пока ноги ходят, а потом, пока еще не померли, сжег на костре и пепел их развеял над рекой. Ты представляешь, что потом о тебе говорить будут? Сколько потенциальных сторонников ты мигом утратишь. Сколько врагов приобретешь на пустом месте. Тебе это надо? Подумай своей ударенной головкой хоть немного. У тебя коронация впереди. Да и наваррские ко́ртесы тебя еще не провозгласили своим монархом. Я уже не говорю про церковь. Орден тринитариев тебя точно анафеме предаст. Скандал выйдет знатный, до папы в Риме дойдет, это точно. А к тринитариям прислушаются, особенно после того, как в прошлом году в Тунисе, когда у них не хватило денег на выкуп, десять монахов добровольно пошли в мусульманское рабство в обмен на десять кастильских пленников, их вообще святыми почитают. Понял?