Love of My Life. На всю жизнь - [81]

Ни для кого не было секретом, что во время этой лекции профессор собирается преподнести аудитории настоящую литературную бомбу. Но я чрезвычайно гордилась тем, что, кроме профессора, была единственным человеком в этом зале, который знал, в чем суть дела. Несколько дней назад я лично расшифровывала соответствующие записи.

Как это ни странно, несмотря на свою обычную неразговорчивость, профессор был очень хорошим лектором. Я сидела на ступеньках в центральном проходе и видела, что он совершенно очаровал аудиторию. Мы с профессором провели несколько репетиций его лекции, которую он предпочитал называть «шоу», и идеально синхронизировали наши действия. Теперь я сидела, вытянув перед собой голые загорелые ноги, обутые в сандалии, в тон которым покрыла ногти бронзовым лаком. По обусловленному знаку я щелкнула мышкой, и на экране появилась фотография Мариан Рутерфорд, которая стояла возле своего небольшого домика.

На ней был застегнутый на все пуговицы жакет с закрытым воротом и длинная юбка, из-под которой выглядывали только носки ботинок. Волосы ее были слишком туго затянуты назад, но наклон подбородка свидетельствовал о добродушии. Она не улыбалась — в позднюю викторианскую эпоху это было немодно, — но в ее темных глазах горели веселые искорки, а аккуратные тоненькие брови были насмешливо приподняты. В изгибе руки, которой она опиралась на выточенную из слоновой кости ручку зонтика в форме головы лебедя, ощущалось что-то пижонское.

— Сильные мира сего уважали и любили Мариан. В их числе были и представители Уотерсфорда, — сказал профессор, и я снова щелкнула мышкой. На экране появилось изображение писательницы, которая позировала фотографу, стоя рядом с одним из бывших мэров — огромным толстым человеком, напоминавшим одетый в мантию, отороченную горностаем, и увешанный медалями шар с бакенбардами.

— Мариан быстро стала всеобщей любимицей и всегда находилась в центре литературной и светской жизни. Она была очень знаменита. Ее популярность в те времена можно сравнить, наверное, с популярностью Дэвида Бэкхема сегодня. Тем не менее она всегда говорила, что по-настоящему счастлива только тогда, когда бродит по берегу моря или среди скал Портистона и наслаждается незатейливыми радостями жизни в маленьком приморском городке.

Я включила слайд живописной панорамы города, снятой профессором во время нашей недавней поездки в Портистон. На большом экране можно было даже рассмотреть фасад «Маринеллы». Мое сердце екнуло.

К счастью, у меня не было времени на то, чтобы углубляться в ностальгические воспоминания.

— Мариан так никогда и не вышла замуж, — говорил профессор. — И отнюдь не из-за того, что испытывала недостаток в поклонниках.

Я подряд показала несколько фото ухажеров Мариан — длинноволосых молодых людей богемного вида, которые явно питали пристрастие к мягким фетровым шляпам и трубкам.

— Ходили слухи, — продолжал профессор, — что у нее был роман с человеком намного младше ее. Говорили, что он, ни больше ни меньше, сын викария. Считается, что один из самых сексуальных литературных персонажей девятнадцатого века, Дан де Брун, списан с него, хотя никакого внешнего сходства между ними не наблюдается.

Я возбужденно заерзала на своем месте. Я знала, что сейчас будет. Справа от меня сидели журналисты. Один из них, высокий костлявый мужчина, слушал, наклонившись вперед и подперев рукой подбородок. Его спина представляла собой идеальную букву «С». Он был обут в открытые сандалии, из которых виднелись волосатые пальцы с длинными желтыми ногтями. Второй журналист был значительно старше. Сквозь его тщательно зачесанные седые волосы просматривалась розовая кожа. Они ничего не записывали. Я заметила, как профессор чуть заметно кивнул им, будто предупреждая, что сейчас начнется самое интересное.

Я снова сосредоточилась на своей работе. Один слайд сменял другой, иллюстрируя рассказ профессора о том, почему Мариан так никогда и не вернулась в Америку и никуда не уезжала из небольшого симпатичного домика, который снимала в Портистоне. Мариан Рутерфорд дожила до весьма преклонного возраста и умерла во сне в своей спальне в возрасте восьмидесяти шести лет.

— Если верить ее преданной подруге и компаньонке Даниэле Урбин, — говорил профессор, — это была спокойная и достойная смерть.

Профессор прочистил горло и обвел взглядом аудиторию. Пока что никто ничего не понимал.

— О самой Даниэле известно очень мало, — продолжал профессор. — В ходе исследований я наткнулся на ее фотографию, а письмо, которое я цитировал, можно в любое время увидеть на стене портистонской гостиницы. Остается только удивляться тому, что до сих пор никто ничего не заметил. Я прошу вас взглянуть на фотографию Даниэлы…

Я щелкнула мышкой, и на экране появилось изображение молодой женщины. Она была весьма привлекательна, даже при некоторой небрежности относительно строгого стиля того времени, но главным в ее внешности было не это. Даниэла Урбин носила повязку на одном глазу.

В аудитории сидели отнюдь не дураки. Все были хорошо знакомы с творчеством Рутерфорд, и все знали, что Даниэль де Брун на дуэли потерял левый глаз и с тех пор был вынужден носить повязку. Слушатели быстро провели очевидные параллели и разгадали эту несложную анаграмму.