Love in exile - Любовь в изгнании - [3]

- Но вспомни Стендаля, Соланж. Никто не писал таких прекрасных романов о любви, как он. А ведь в них чувственность не играет почти никакой роли.

- Потому-то, наверно, я и умираю от скуки, когда берусь за него!.. Я знаю, тебе это покажется кощунством, но что я могу поделать: по-моему, твой Стендаль - тоска зеленая. Кстати, он случайно не был импотентом? Что-то я, кажется, читала насчет каких-то неудач... К тому же ведь у тебя в рассказе действует не стендалевская героиня. Ты пишешь обо мне, Соланж Вилье. Так не лишай же меня моего надежнейшего оружия. И потом, Бертран, зачем ты превратил посла в полковника? С точки зрения социальной иерархии это принижает меня, а с точки зрения литературной - это ошибка, потому что ты подметил многие черты посла, описал их и в результате у тебя вышел солдат, говорящий языком дипломата. Это никуда не годится. То же самое и с Берчем. Зачем делать его адвокатом, когда он производит сталь? Всякий догадливый читатель и здесь сразу поймает тебя с поличным.

- Ты умница, Соланж. Ни один профессиональный литератор не сумел бы лучше тебя подметить слабости этого рассказа. Но если я что-то изменил, то только из-за тебя. Ты же понимаешь, что если бы портреты посла и фабриканта вышли слишком похожими, весь Нью-Йорк сразу понял бы, что речь идет о тебе. А я старался этого избежать.

- Отчего же, Бертран?

- Отчего? Ясное дело, оттого, что я к тебе хорошо отношусь. Я хотел избавить тебя от неприятностей.

- Каких неприятностей!.. Мне смешно тебя слушать!.. Ты, может быть, думаешь, что я стыжусь своих поступков? Ничего подобного. Да пусть хоть весь мир знает, что я была любовницей посла, и Берча, и Боба Лебретона.

- Весь мир и так об этом знает.

- Тогда почему не сказать об этом прямо? Если тебе так необходимо выводить меня в твоих книгах - а ты, похоже, никак не можешь без этого обойтись, дорогой мой, потому что я уже три раза появлялась в них под разными именами, - то дай мне по крайней мере возможность нравиться читателям. Не лишай меня моего оружия. Кстати, когда ты в хорошем настроении, ты утверждаешь, что я умею создавать вокруг себя особую атмосферу, где бы я ни находилась. И, пожалуй, это довольно верно. В таком случае, почему я не вижу этой атмосферы в твоем рассказе?.. Почему ты ее искажаешь?.. Понимаешь, мне не хватает в твоем рассказе моего норкового покрывала, моего лорнета, фотографии Пруста на моем столике, твоей книги с такой милой надписью.

- Короче говоря, Соланж, ты хочешь, чтобы я во всеуслышание объявил, что эта история - чистая правда и что случилась она именно с тобой?

- Ох уж эти романисты! - отвечала Соланж. - Ничего-то от них не скроешь. Они читают самые сокровенные наши мысли.

Когда Бертран Шмит вернулся домой, Изабелла, с нетерпением ожидавшая его, спросила:

- Ну как? Что сказала модель?

- Модель потребовала значительных исправлений.

- В самом деле? Каких же?

- Увидишь. Не люблю говорить о таких вещах, пока они не написаны. Это меня сковывает.

Он трудился целую неделю, дописывал, вычеркивал, колдовал над текстом и наконец доставил в "Отель Пьер" новую рукопись. Через два дня у него зазвонил телефон: это была не Соланж Вилье, а Боб Лебретон.

- Дорогой маэстро, - сказал он, - вы меня почти не знаете, хотя у нас много общих друзей, тем не менее я хотел бы с вами поговорить. Да, как можно скорее. Это очень важно, дело касается нашей доброй знакомой, госпожи Вилье.

- Госпожа Вилье поручила вам переговорить со мной?

- Нет, что вы. Госпожа Вилье ничего не знает о моем звонке. Я сам... В общем, я вам все объясню... Когда бы вы могли принять меня?

- Когда вам угодно. Если вы свободны, то хоть сейчас.

- Я сажусь в машину и лечу к вам.

Французский инженер Робер Лебретон, которого англоманка Соланж перекрестила в Боба, работал перед войной у Жака Вилье и постепенно стал его правой рукой во всех делах. Когда Вилье в июне 1940 года, после заключения перемирия, решил отправиться в Соединенные Штаты, Лебретон последовал за ним, и они вместе наладили в Рочестере крупное производство оптических приборов. Как и почему инженер Лебретон стал не только помощником мужа, но и любовником жены? Этого Бертран не знал. Лебретон был мужествен и не дурен собой, однако он уже начинал полнеть, а во рту у него виднелся сломанный зуб, сильно портивший его внешность. "Может, ее соблазнило удобство ситуации? - размышлял Бертран. - Он всегда под рукой... А может, он информирует ее о делах мужа; она любит быть в курсе всех новостей - на всякий случай".

В дверь позвонили. Бертран пошел открывать.

- Как вы быстро... - сказал он Лебретону.

- У меня на утро намечена масса дел. А после обеда я непременно должен отправиться в Вашингтон. Но мне необходимо было повидаться с вами.

- Присаживайтесь... Хотите сигарету?

- Нет, спасибо... Господин Шмит, вы можете подумать, что я вмешиваюсь не в свое дело, но речь идет о спокойствии человека, который мне дороже всего на свете. Я имею в виду Жака Вилье.

- Жака Вилье? - удивленно переспросил Бертран, непроизвольно сделав ударение на слове Жак.

- Да, Жака Вилье... Вы удивлены, дорогой маэстро?.. Вы, может быть, не знаете, что Жак Вилье - не только мой патрон.