Ловцы жемчуга - [2]

Костер уже догорал, когда над морем показался край золотого диска.

Один за другим ловцы начали пробуждаться; вставали они быстро, не протирая глаз, и переход от сна к бодрствованию был также скор, как переход от ночи к дню в тропиках. Их двенадцать человек, и один из них был Аусса, который не догадывался, что сегодня он проснулся в последний раз. Все они нагие, если не считать узких набедренных повязок. У всех высокие стройные фигуры, кожа темная, почти черная, а головы украшены густыми, как шерсть, копнами волос. Лишь у нахуды и серинджа волосы коротко подстрижены; они были арабами, но скрывали свои стриженые головы под белыми чалмами.

Нахуду звали хаджи Шере. Выглядел он очень низкорослым благодаря своей небольшой голове, которая выглядывала из-под чалмы, словно репа, не больше, и была такая же сморщенная; под носом у него торчали взъерошенные усы; пара маленьких заплывших глаз бегала с предмета на предмет, все время находясь в непрерывном движении.

Сериндж был тучный мужчина, как это и подобает арабскому купцу. Имя его позабыто. Позднее, когда лодка, в которой он плыл, перевернулась, и он погиб, эта смерть стала настоящим праздником для его многочисленных должников.

Оба они встали, едва только туман на краю горизонта рассеялся, возвещая восход солнца.

В момент, когда солнце вынырнуло из моря, когда волны засветились золотом его лучей и разукрасились золотыми и лазурными полосами, хаджи Шере склонился к земле и, коснувшись лбом песка, забормотал слова молитвы «собх»[1]. Потом все вместе прочитали первый стих молитвы фатхи. Зазвучал общий хор. Молясь, хаджи Шере не переставал озираться по сторонам; он был хозяином и никогда этого не забывал, а остальные были всего лишь ловцами жемчуга, и они тоже не забывали это.

Окончив молитву и позавтракав, ловцы столкнули лодки в воду и отплыли. Лодок было шесть, по два ныряльщика в каждой лодке; Аусса был вместе с молчаливым Камесом. День уже начался, и жар, словно капли дождя, падал с неба. Многие считают, что небо в тропических странах голубое. Нет, оно очень светлое, почти белое, как бы просветленное солнечными лучами, и насыщено жаром, который давит на людей.

Но Аусса и Камес не ощущали этой тяжести, которая европейца свалила бы с ног. Они были детьми этой жаркой земли, оба родились здесь, на этом берегу, лишь кое-где покрытом чахлой зеленью, обожженном солнцем, опустошившим страну, словно страшный ураган.

Я слышал, что некоторые племена в пустынях Африки ненавидят солнце как злейшего врага и швыряют в него камни в детской надежде попасть. Но Аусса и Камес даже не взглянули на него. Оно было наверху, они внизу. Они смотрели вперед.

Лодка была длинная и с низкими бортами. На их языке она называлась «хури». В ней лежал большой плоский камень с отверстием в центре; длинная веревка, к которой он был привязан, свернута кольцами. В лодке лежала еще острога с длинной ручкой, стояли глиняный сосуд с питьевой водой и небольшой деревянный ящик без крышки, но с застекленным дном. И это все. За поясом у Ауссы и Камеса были еще ножи и сетки из пальмовых волокон. Лодка плыла быстро, подгоняемая сильными ударами весел. Остальные хури тоже набирали скорость, веером расходясь в разные стороны. Вдруг Камес отложил в сторону весло и опустил в воду ящик со стеклянным дном. Затем он наклонился над ним. Переход в царство чудес был таким же быстрым и неожиданным, как переход от сна к бодрствованию, от ночи к дню. Казалось, что этот ящик обладает чудесными свойствами, что леса, которые видны сквозь стеклянное дно, нигде не существуют.

Но ящик был обычный, и все дело в том, что поверхность воды под стеклом была ровной, а высокие стенки ящика загораживали стеклянное дно от блеска солнечных лучей. Вот почему простой ящик мог служить окном в неведомый и таинственный мир.

Глубина здесь была около двадцати метров, но вода такая прозрачная, что, казалось, стоит только протянуть руку и можно будет дотронуться до коралловых ветвей. Но кораллы далеко. Сказочные коралловые леса с причудливо изломанными веточками, белыми и пурпурными, растущие в зеленоватой воде. Это напоминало какое-то фантастическое мертвое царство, но над кустами кораллов, как птицы, проносились рыбы, и каждое их движение порождало снопы разноцветных искр.

По мере того как лодка продвигалась вперед, коралловые заросли редели. Вот показалось дно, покрытое обломками скал и раковинами всех видов, от мелких ракушек до гигантских чаш, огромных, как мельничные жернова, с поверхностью, волнистой, как крыша дома. Это были двухметровые великаны из семейства тридакн, которых туземцы зовут «сахала», а французы — «bénitier», или «кропильница», так как, по поверью, стоит принести такую раковину в церковь и установить ее там, как та превратится в кропильницу, выложенную жемчугом и расцвеченную такими красками, каких не придумает даже самый искусный мастер.

Но здесь, в теплом море, эти раковины совсем не напоминали кропильницу. Присосавшись к скалам, жадно открыв свои чудовищные челюсти, они висят, и из их створок льется холодный огонь — фиолетовый, золотой, белый — это солнечные лучи отражаются от перламутра створок… А вокруг, словно бабочки, мелькают рыбы.