Ловцы фортуны - [45]

Весь вечер Мэтью наблюдал за Рэйфом Девериллом. Он видел, как женщины провожали его взглядами, кто тоскливым, кто смелым, и узнавал в Рэйфе самого себя, каким он был лет тридцать назад. К вражде и ревности добавилась зависть; Мэтью завидовал молодости Рэйфа, тому, чего не купишь ни за какие миллионы.

Позднее, в спальне, Лора попыталась рассеять мрачное настроение Мэтью. Может, рассказать про Филипа? Что ж, какова бы ни была его реакция, она должна попробовать.

— Мы с Мирандой ездили в Оксфорд на гонки. Баллиоль побивает всех соперников и почти без всяких сомнений станет «речным королем».

Мэтью молчал. Он испытывал по отношению к Филипу столь сложные чувства, что не мог высказать их вслух и хоть как-то объяснить даже Лоре. Мэтью прекрасно понимал, что его реакция на успехи сына в гребле была неправильной и обидной. Но как раз тогда, когда Мэтью начал гордиться успехами Филипа на крикетном поле и на университетской скамье, как раз тогда, когда он начал надеяться, что тот действительно его сын, весть о достижениях Филипа в гребле испортила все дело. И основанием для такой нелепой реакции послужили старые предания о том, что Харкорт-Брайты всегда боятся воды. Тот факт, что Филип явно не страдает водобоязнью, косвенно подтверждал подозрения Мэтью, что Филип не его сын. Это было совсем нелогично, потому что сам Мэтью тоже не боялся воды — и он все это хорошо понимал, но ничего не мог с собой поделать. Но он так привык уважать логику и полностью контролировать свое поведение, что его нелогичная и неуправляемая реакция на успехи сына в гребле привела к тому, что его антипатия к Филипу лишь усилилась. И положение становилось все более оскорбительным и непереносимым.

Молчание затягивалось.

— У Филипа все хорошо, — продолжала Лора с фальшивым оптимизмом. — А после гонок он беседовал с какой-то ослепительно красивой девушкой. О, Мэтью, хотела бы я, чтобы и ты на нее посмотрел! Она так прекрасна, что любой мужчина будет счастлив возможностью полюбоваться на нее! Она понравилась бы тебе, я уверена.

К Мэтью вернулось чувство юмора. Чья еще жена может выражать подобные чувства или демонстрировать такую открытую и искреннюю щедрость?

— И как же зовут это чудо?

— Я не знаю, — смутилась Лора. — Я хотела спросить, но что-то меня отвлекло. К тому же Филип еще в таком возрасте, когда подобные отношения вряд ли воспринимаются всерьез, так что не так уж и важно, кто она.

— Да, — мягко согласился Мэтью, нежно проведя кончиками пальцев по ее щеке, — это неважно.

Глава седьмая

В это утро Оксфорд был великолепен, легкая дымка плыла над древними стенами, позолоченными майским солнцем. Тиффани отправилась на свидание много раньше назначенного часа и вместо того, чтобы сразу направиться по Турл-стрит к колледжу Филипа, она пошла по Хай-стрит в другую сторону, дошла до башни Карфакс, а затем свернула на Корн-маркет-стрит. Ее совершенно не смущали недоуменные взгляды встречных прохожих, попадавшихся ей на улице в такую рань. Она прошла мимо места, где в шестнадцатом веке были сожжены на костре архиепископ Кранмер и епископы Латимер и Ридли, а затем вошла в ворота Баллиоля, где ее поджидал Филип. Увидев друг друга, они не испытали ни волнения, ни восторга, ни смущения. Встреча Филипа с Тиффани была естественной и дружеской, словно они знали друг друга вечность. Тиффани даже не пожелала Филипу доброго утра.

— Этот самый епископ Латимер, которого сожгли, случайно не предок твоего друга Дика?

— Понятия не имею, но вполне возможно. Дик происходит из страшно древней и знатной семьи.

— А ты?

— Наша семья тоже ^; довольно почтенная — мой кузен граф.

Тиффани рассмеялась при таком небрежно-скромном заявлении.

— Да. Думаю, ты можешь называть свою семью довольно почтенной!

Они вошли в четырехугольный двор Баллиоля.

— И здесь ты занимаешься?

— Иногда. Мои занятия, как правило, это зубрежка в последнюю минуту перед экзаменами. Вон там направо часовня, налево библиотека. Между прочим, какую записку ты оставила, чтобы объяснить свое отсутствие.

— Записку? Я не оставляла никаких записок, — презрительно ответила Тиффани.

— Здорово! «Никогда не сожалеть, никогда не объяснять, никогда не извиняться».

Тиффани даже замерла посреди двора Баллиоля от приятного изумления, настолько в ее духе было это изречение.

— Кто это сказал?

— Бенджамин Джоуэтт, великий магистр Баллиоля.

— Великий магистр Баллиоля, — Тиффани просмаковала эти слова. — Звучит так же прекрасно, как и его изречение. И эти маски тоже прекрасны, — с улыбкой добавила она, указывая на фантастические фигуры, украшавшие водосточные трубы.

Но Филипу не хотелось задерживаться в Баллиоле, они зашагали по Брод-стрит, миновали колледж Святой Троицы, книжный магазин Блэкуэлл и Шелдонский театр, а затем свернули на Кэтта-стрит и дошли до Хай-стрит. Мимо проплыли колледжи: Хартфорд, Колледж Всех Душ, колледж Королевы, и, наконец, они увидели Башню Магдалены.

— В башне Магдалены, — сообщил Филип, — оксфордские студенты празднуют Майский день. Певчие…

— Не рассказывай, — Тиффани выставила указательный палец. — Еще один древний и тщательно сохраняемый обычай. В этой стране их слишком много.