Лоскутное одеяло - [17]

23 декабря. Мама уехала 7 декабря на два месяца на гастроли в Крым и прислала всего лишь одну телеграмму.

В Клубе писателей Михаил Светлов читал свою новую пьесу "Бранденбургские ворота", в прозе. Все пронизано теплым юмором, есть сильные драматические места. Мне пьеса понравилась.

Приехал Козинцев, всех без исключения ругает за "Душечку". Крах, все дрожат.

По актерскому мастерству ставим ужасно бездарную пьесу Федина "Испытание чувств" - героическая трагедия. У меня роль конферансье - бред собачий.

Наконец-то показали картину Козинцева и Трауберга "Простые люди" ("Буря"). Премьера в Доме кино прошла с большим успехом. Фильм об эвакуации авиационного завода в Ташкент, очень мне знакомая ситуация, но все не так. Блестяще снято Москвиным, многие кадры неуловимо напоминают и "Максима" и "Одну". Это последняя картина, которую Козинцев и Трауберг делали вдвоем.

1946

Довоенные театральные впечатления, которые еще не успели выветриться из памяти, хочу занести в дневник, а то чем дальше, тем они все тускнеют, тускнеют...

Я помню чудные мгновенья... Спектакли, как им и положено, уходят в небытие, оставляя после себя лишь горстку фотографий, противоречивые рецензии и сомнительные легенды. И только отдельные сцены или выдающиеся лицедеи продолжают отражать свет рампы в памяти театралов, которых с годами становится все меньше и меньше. А вот фильмам ничего не делается - уже сто лет они покоятся в несгораемых хранилищах и в любую минуту их можно просмотреть, чтобы лишний раз убедиться, как меняется художественная правда. Модные течения уносят в океан забвения тысячи километров целлулоидных страстей и сюжетов, лишь одинокие вершины настоящих произведений возвышаются среди потока новаций, исканий и авангарда, который вскоре неизбежно становится арьергардом. И все же, все же...

Мизансцена или кадр, интонация или взгляд, му-зыкальная фраза и выразительный жест - отчего врезались они в память на годы? Отчего? Кроме ТАЛАНТА, нет у меня объяснений всем этим "чудным мгновеньям", которые мне посчастливилось пережить в отрочестве.

В конце тридцатых, когда мне было лет четырнадцать, я ночами перекликался в очередях за билетами во МХАТ. На что удавалось достать билет, то и смотрел. "Смерть Пазухина" с Тархановым и Ф.Шевченко, "Горячее сердце" с Иваном Москвиным, К.Еланской и Б.Добронравовым, "Три сестры" с молоденькой Гошевой. А на "халтурах" в клубах (так их беззлобно называли сами мхатовцы) видел "Дядюшкин сон" с Н.Хмелевым и О.Л.Книппер-Чеховой. Запомнился Борис Добронравов в "Женитьбе Белугина", до сих пор помню слезы в его голубых глазах и, чтобы не расплакаться, сжатые кулаки в белых перчатках. Конечно, что-то я понимал, что-то нет. "Враги", например. Было неинтересно и скучно, но одна сцена... (Думал, что тогда, в детстве показалось неинтересно и скучно, с трудом перечел пьесу нынче - удивительный примитив.) Но одна, повторяю, сцена... Очень красивая, статная Татьяна (Алла Тарасова) просит следователя Скроботова (Николай Хмелев) освободить господина Синцова. Они стоят посреди сцены, друг против друга. Он отказывает. Она долго смотрит ему в глаза. Зал замирает. Она делает шаг навстречу, подходит вплотную. Тихо спрашивает: "А если я попрошу вас оставить его?" Он медленно качает головой, не отрывая от нее взгляда. Она приближает к нему лицо. В зале гробовая тишина. "Даже если я... (Знаменитая мхатовская пауза)... о-о-о-очень... попрошу вас?.."

Это сказано таинственно и обещающе. Она ждет. Ждет зал. Хмелев медленно тянется к ней за поцелуем. И она. Мы все это видим в профиль. И в самый последний момент она резко и дерзко отворачивается, лицом в зал, с усмешкой в глазах: "Не могу". А он остается с носом. Эту игру я помню, как вчера. Правда, их сцену я несколько раз видел в концертах, Тарасова и Хмелев играли ее часто. Концерты тех лет отличались от нынешних: в них пели и танцевали солисты Большого, был музыкальный номер, эстрадный исполнитель. И обязательно отрывок из спектакля, инсценировка или скетч. Тарасова и Хмелев играли сцену из "Врагов" (из "Анны Карениной" - никогда), Еланская и Ершов - "Воскресение", Вера Попова читала монолог "Страсти-мордасти", инсценировки рассказов Чехова исполняли Тарханов и Скульская, Кторов и Петкер играли "Дорогую собаку". Я ее хорошо помню. Стол, два стула. Кторов сидел справа и по ходу действия пел два романса под гитару. Пел замечательно, как умеют петь драматические артисты высокого класса. Рассказ был грустный, и то, что пел и как пел Кторов, придавало ему определенное настроение:

Завтра утром с первой зарею

Мы покидаем Кавказ.

Плачьте, красавицы, негой объятые,

Правьте поминки по нас...

Опустившийся отставной полковник (Петкер) пытался продать собаку. Было жаль и его, и собаку, и веяло со сцены какой-то безысходностью. Не было ничего театрального, было ощущение настоящего и желание, чтобы собаку купили, чтобы разговор не оборвался, чтобы Кторов пел бы еще... Но рассказ подходил к концу, Петкер смотрел на пустой стакан и поглаживал на коленях воображаемого пса, а Кторов, перебирая струны, пел романс, который только через несколько лет станет популярным - с легкой руки Козловского. Словно сегодня вижу я надменное лицо Кторова, слышу его голос: