Лощина - [35]

Эдвард отшатнулся. Лицо его напряглось.

– Да, я всегда это знал, – сказал он сухо.

Генриетта с ожесточением продолжала:

– Как ты думаешь, каково мне было сидеть весь вечер, зная, что Джон мертв и никому до этого нет дела, кроме меня и Герды! Ты – доволен, Дэвид – смущен, Мидж – взволнована, Люси – деликатно радуется тому, что ожили страницы «Ньюс оф де уорлд»!.. Разве ты не видишь всей чудовищности этого фантастического кошмара?

Эдвард ничего не ответил. Он отступил назад, в тень.

– Сегодня, – сказала Генриетта, глядя на него, – никто не кажется мне настоящим, никто… кроме Джона!

– Да, знаю. Я не очень настоящий, – тихо сказал Эдвард.

– Какая же я дрянь, Эдвард! Но я не могу иначе, не могу согласиться с тем, что Джон, в котором было столько жизни, – мертв!

– А я, наполовину мертвый, – живу…

– Этого я не имела в виду, Эдвард!

– Думаю, ты имела в виду именно это, и, очевидно, ты права.

– Это не горе… – продолжала она задумчиво, возвращаясь к прежней мысли. – Может быть, я не могу почувствовать горя. Может, никогда не смогу… И все же… мне хотелось бы горевать по Джону…

Ее слова казались невероятными. Однако Эдвард удивился еще больше, когда Генриетта вдруг сказала почти деловым тоном:

– Я должна идти к бассейну, – и скрылась за деревьями.

С трудом переставляя негнущиеся ноги, Эдвард вошел в дом.

Мидж видела, как Эдвард шагнул в гостиную. Ничего не видящий взгляд; в сером, словно иззябшем лице – ни кровинки. Он не заметил ее короткого восклицания, которое она сразу же подавила. Почти машинально он прошел по комнате, опустился на стул и, чувствуя, что от него чего-то ждут, сказал:

– Холодно.

– Вам холодно, Эдвард? Может быть, мы… может быть, я зажгу камин?

– Что?

Мидж взяла коробок спичек с камина, опустилась на колени и разожгла огонь. Осторожно, искоса она посмотрела на Эдварда. Он был, казалось, совершенно ко всему безразличен.

– Огонь – это очень хорошо, – наконец произнес Эдвард. – Он согревает…

«Надо же, совсем застыл, – подумала Мидж. – Но сейчас ведь не так холодно… Это Генриетта. Что она ему сказала?»

– Эдвард, пододвиньте стул ближе к огню.

– Что?

– Ваш стул, Эдвард, ближе к огню, – сказала она громко и медленно, словно говорила с глухим.

Неожиданно, настолько неожиданно (у Мидж сразу камень свалился с души), Эдвард, прежний Эдвард был опять с ней и нежно ей улыбнулся.

– Вы что-то сказали, Мидж? Извините! Я задумался.

– О, ничего особенного. Просто зажгла камин.

Трещали поленья, ярким и чистым пламенем горели еловые шишки. Эдвард смотрел на них.

– Какой приятный огонь!

Он протянул к пламени длинные тонкие руки, чувствуя, как напряжение покидает его.

– В Эйнсвике у нас всегда были еловые шишки, – сказала Мидж.

– И теперь тоже. Каждый день корзинка с еловыми шишками ставится у каминной решетки.

Эдвард в Эйнсвике… Мидж прикрыла глаза, представляя себе эту картину. Эдвард, скорее всего, в библиотеке, в западной части дома. Высокая магнолия почти закрывает одно окно, в полдень наполняя всю комнату золотисто-зеленым светом. Из другого окна видна лужайка, где, как страж, поднимается высокая сосна, а немного вправо от нее – большой медный бук.

О, Эйнсвик… Эйнсвик!

Мидж явственно ощутила аромат магнолии, на которой даже в сентябре остается несколько крупных белых восковых цветков, издающих сладковатый запах… И запах сосновых шишек, горящих в камине… И специфический, чуть затхлый запах старой книги в руках у Эдварда. Он читает, сидя на стуле с седловидной спинкой. Взгляд от книги скользит к огню; он думает о Генриетте…

Мидж шевельнулась и спросила:

– Где Генриетта?

– Пошла к бассейну.

– Зачем?

Отрывистый, глубокий голос Мидж словно разбудил Эдварда.

– Мидж, дорогая, вы, конечно, знаете… или догадываетесь. Генриетта знала Кристоу довольно близко…

– О разумеется, это всем известно! Но мне непонятно, зачем она отправилась на то место, где он был убит. Это совсем не похоже на Генриетту. Ей не свойственна сентиментальность!

– Разве кто-нибудь из нас знает своего ближнего? Например, Генриетту…

Мидж нахмурилась.

– В конце концов, Эдвард, вы и я, мы знаем Генриетту всю нашу жизнь!

– Она изменилась.

– Да нет! Я не думаю, что человек может измениться.

– Генриетта очень изменилась.

Мидж удивленно посмотрела на него.

– Больше, чем вы или я?

– О, я знаю, что не изменился. А вы…

Взгляд Эдварда наконец остановился на девушке, стоявшей на коленях у каминной решетки. Он вглядывался в ее лицо как бы издалека: квадратный подбородок, темные глаза, решительный рот.

– Мне хотелось бы чаще видеть вас, Мидж.

Она улыбнулась:

– Я понимаю, в наши дни общаться нелегко.

Снаружи донесся какой-то звук, и Эдвард встал.

– Люси права, – сказал он. – День был действительно утомительный…

Он вышел из комнаты в ту минуту, когда из сада через застекленную дверь вошла Генриетта.

– Что ты сделала с Эдвардом? – накинулась на нее Мидж.

– С Эдвардом? – спросила рассеянно Генриетта; наморщив лоб, она, казалось, думала о чем-то очень далеком.

– Да, с Эдвардом. Он выглядел ужасно: холодный, мрачный и бледный.

– Мидж, если тебе так небезразличен Эдвард, почему ты не предпримешь что-нибудь?

– Что ты имеешь в виду?

– Я не знаю. Стань на стул и закричи! Чтобы он обратил на тебя внимание. Разве ты не знаешь, что с такими людьми, как Эдвард, по-другому нельзя?