Лошадь в городе - [12]

— Не станете же вы утверждать, что успели ее полюбить.

В глубине двора она обернулась, чтобы улыбнуться мне из-под своего капюшона. А я через другую дверь пошел к Альберу, который сворачивал самокрутку, и здесь, возле ящиков, стал ждать полудня, подвала, яблока. Потом я ждал конца рабочего дня, лестницы метро, газеты, а Альбер тем временем раздумывал, на какую лошадь поставить. Может, на Парижскую Жизнь, согласен ли я? Я сказал: ладно, давай. «А чего ты смеешься?» Я ответил, что просто так, не представляю себе свою лошадь с таким именем. У него был удивленный вид: «У тебя, что, есть лошадь?» Я ответил: да, там. Всего одна. В это время сирена прогудела конец работы. У метро Элиана опять была со мной, продавщица газет зажигала свою лампу, укрепленную на синей четвертной бутыли. Элиана сразу около продавщицы взяла меня за руку.

— Вы жили по-прежнему в той же гостинице?

Да, по-прежнему, и так продолжалось по меньшей мере неделю. Каждый вечер я, словно получив увольнительную, шел к ней и оставался на всю ночь, и каждый вечер мы все углублялись в новую страну. Она рассказывала мне о деревьях, о лугах, о бидонах с молоком, а я ей — о горах, о скалах. Но в конце следующей недели, в субботу, нам не удалось остаться у нее. Сосед уведомил дядю. Тот приехал и запретил. Тогда, на следующий день, мы попытались переночевать у меня в гостинице. Но и тут, мосье, управляющий увидел нас через застекленную дверь и задержал на лестнице. «Принимать посетителей в комнатах запрещено», — сказал он нам по-военному. И мы, сконфуженные, спустились с нашей четвертой ступеньки и ушли, точно его указующий палец гнал нас вон.

— Таков порядок.

Спасла положение Элиана. Сделав несколько шагов по улице, она вдруг остановилась около скамейки и расхохоталась. Я спросил, чего она смеется. Она ответила: «Ну и вид у тебя!» И мне стало смешно. Я сказал ей, что, оказывается, даже тут, в городе, у каждого есть отец, который за ним присматривает, и мы пошли дальше, взявшись за руки, и долго гуляли, потому что погода была хорошая. Небо было синее, как бутыль продавщицы газет.

Потом я проводил ее до дому. Город опять словно встал между нами, и мне пришлось вернуться к себе на метро. Под дверью лежало письмо. Второе письмо от сына. Он писал, что получил маленькую синюю машину, которую я ему послал. Она хорошо ездит, хорошо разворачивается, хорошо зажигает фары, он доволен. Читая письмо, я на мгновение увидел, как он пишет. Как он пишет в тетради, за кухонным столом. Лицо у него было немножко грустное: казалось, он что-то ищет, какой-то трудный ответ. А потом вдруг все — тетрадь, стол, шорох пера по бумаге, — все исчезло, точно дымом заволокло. Внизу в комнате управляющего был включен телевизор, и звуки музыки прерывались выкриками, разговором, о чем-то шел спор. Все время повторялось одно слово — биржа, Парижская биржа. Кто-то, кажется, рассказывал, как там все делается. В заключение опять заиграла музыка, еще громче. Словно въехал король.

— В документах зафиксировано, что вы тем не менее продолжали регулярно переводить деньги семье, до самого конца. Как же так?

Я лег и попытался снова увидеть сына, его синюю машину, жену, но не видел ничего, кроме угасшего кухонного очага и края стола, на котором остался след ножа. Словно они оба умерли. Внизу передавали последние известия. Я вышел из дому в сад. Направился к сараю. К тропке. И когда я обернулся, уже поодаль, жена и сын стояли перед домом, прощаясь со мной, освещенные солнцем, такие, какими я их видел уезжая. Последнее, что мне запомнилось. И я призвал на помощь Элиану.

— Вы завели подружку, и прекрасно. Что тут особенного?

В понедельник она пришла с опозданием, какая-то сердитая, мне пришлось ждать ее у лестницы. И всю неделю была чем-то поглощена — писала, звонила. В один прекрасный день я увидел, что она довольна. Еще издали она закричала мне: «Угадай, какая у меня есть новость!» Я попытался угадать. Она забавлялась, дразнила меня, не говорила. «Все еще не сообразил?» Я сказал, что нет. Тогда, мосье, она, наконец, решилась. Словно собираясь показать карточный фокус, она вытащила из сумки бумажку, сложенную вдвое, и принялась водить ею перед моим носом, точно я мог что-то понять по запаху. В конце концов она дала ее мне со словами: «Ну-ка посмотри!» Я посмотрел. Наполовину на машинке, наполовину от руки, крупными буквами был записан адрес. Над ним — цена. Я спросил, что это. Она ответила: квартира. Комната и кухня. Она уже заплатила за месяц вперед.

— Я вам говорю о переводах, а вы мне о квартирной плате. Ведь вы имеете в виду квитанцию об уплате за квартиру?

Да, мосье, квитанцию, которую мы рассматривали, вертели так и сяк, читали и перечитывали, точно эта бумага должна была все изменить, точно это был выигрыш на бегах. Наконец Элиана сложила ее и засунула обратно в сумку, в специальный кармашек. А в следующую субботу мы перетащили свои чемоданы. Пока она стучала на кухне кастрюлями, я вбил в комнате крюки, укрепил полку, повесил занавески — все еще не веря себе. Как будто делал это для кого-то другого. А потом мы уселись за стол на кухне с карандашом в руке и вместе составили список всего, что нужно купить. Каждый раз, когда я называл что-нибудь дельное, Элиана говорила «порядок» и записывала на бумажке, словно я отдавал распоряжения как хозяин. Две лампочки, порядок. Большой коробок спичек, порядок. Новую газовую горелку, порядок. Под конец она составила свой список для кухни, для комнаты. Тут я был лишен права голоса. «Это, друг мой, мое дело». Постукивая карандашом по губам, она обошла квартиру, оглядела все кругом, записала, чего еще не хватает.