— Ах, Шурочка, — стал говорить он, заглядывая в голубые глаза, — если бы вы знали, как стучит мое сердце, когда я вижу вас утром.
— Вы опасный человек, — отвечала потупясь Шурочка. — Все мужчины говорят так. Я слышала про вас такое...
— Вам надо бояться не меня, а этого лопоухого Карцева, — возражал Згуриди. — Что он вечно ходит за вами? Зачем нашептывает? Что он может бросить к вашим ногам? Комнату подселенца? Книжную полку со справочниками? «Запорожец» с мотором, который, когда его заводят, стучит так, что соседи пишут жалобы?.. Поедемте завтра на Щучье озеро. Я покажу вам такое место — никакое Черное море не сравнить.
— Бронислав Адольфович, а это правда, что у вас на Черном море свой дом?
— Много будете знать, изумительная... Разрешите поцеловать вам ручку. Итак, едем или мы все еще боимся?.. Впрочем, что я, какое завтра! Завтра улетает в область, в центр, наш директор.
Хотя от Посошанска до областного центра Паратова летали всего лишь одномоторные, тупоносые, дребезжащие в полете машины, а аэродром представлял собой всего лишь покрытую побитой травой полосу, на одном конце которой приютился щитовой домик, а над ним лениво раскачивался на мачте полосатый конус, — провожать и встречать директора каждый раз приезжали все руководящие новоканальцы.
Ежась на полуденном свежем ветру (солнце закрыла случайная, похожая на гору зеленоватой мыльной пены туча), начальники секторов и отделов, образовав около директора почтительный полукруг, выслушивали последние указания.
— И еще, — говорил директор, — пустяк, а важно: все-таки с просьбой обратилось Госкино. Не так уж часто мы выполняем просьбы столичных организаций, — чертежи чтобы были готовы через день-два. Проектировать там нечего, работы на день.
— Странный, очень странный заказ, — с неудовольствием ответил ему Неустроев, которому вместе со Згуриди было поручено выполнить работу. — Зачем воздвигать посреди степи прозрачный куб высотой четыре метра, да еще с водой. Что у нас — Бразилия?
— Не нам с вами критиковать искусство. Это по их части, наше дело сконструировать и пронаблюдать, когда подрядчик будет строить, — чтобы никаких отклонений. Надо так надо...
Не убежденный его словами, Неустроев хотел снова возразить, но подумал, что все это напрасно, и пожал плечами. Промолчал и Згуриди. Оба хорошо знали директора: тот был человек твердый, но осторожный, властный, но уклончивый, демократ, но одновременно сторонник единоначалия, и уж, во всяком случае, особо чуткий ко всему, что приходило в «Новоканал» в виде приказания или просьбы сверху.
Тут, кстати, по полю забегали люди в голубой летной форме, послышалось комариное жужжание, из-под зеленоватой тучи, поблескивая крыльями, вынырнуло металлическое насекомое, оно приблизилось, стало самолетом, резко снизилось, коснулось земли, выбросив из-под колес две коричневые струи пыли, пробежало по ней и замерло посреди посадочной полосы. Летчики уже с громом раскрывали дверь в салон, выбрасывали какие-то мешки, надо было срочно садиться, директор сделал прощальный жест и скрылся в брюхе металлической птицы.
Придерживая шляпы и отворачиваясь от пыльного смерча, новоканальцы проводили взглядами воздушный экипаж.
— Лучше ему на поезде ездить, и нам провожать его проще, и ему спокойнее, — сказал, идя к служебному автобусу и наклоняясь от ветра к самому уху Бронислава Адольфовича, Неустроев.
— Да, на вокзал было бы проще, — осторожно согласился тот. — Я за прямые дороги.
Железные дороги... Густой сетью покрыли они равнины страны, стальными иглами проткнули горы, легкими ажурными мостами перемахнули реки. Давно ли, каких-то сто лет назад, чудом выглядело шипящее паром, изрыгающее дым чудовище — паровоз. Под медные звуки военного оркестра отправлялся очередной поезд, рядами выстраивались вдоль полотна жители сел, с недоумением смотрели на свистящее и ухающее животное четвероногие и рогатые его братья. Паровоз и железная дорога были символом прогресса, свидетельством высокого развития страны. Но пролетели всего каких-то сто лет — и гуще железной покрыла землю асфальтовая сеть, помчались сломя голову густым потоком по ней автомобили, а в небе белыми птицами, непрерывной чередой, как улетающие гуси, потянулись самолеты. Отошла, уступила им «железка», и уже какая-то самонадеянная страна в Африке, только начав строить первые фабрики и университеты, объявляет, что, кроме автомобильных и небесных дорог, никаких иных ей не нужно.
Но Посошанск верность своей дороге сохранил. Прямая, как стрела, возникает она на краю степи, несется к городу, задерживается на пять минут у старого, с высоченными окнами и белыми колоннами, вокзала и уносится дальше.
Когда автобус с руководящими новоканальцами проезжал мимо здания городского вокзала, на железнодорожную станцию «Посошанск» как раз пришел в это время поезд № 245 «Москва — Минеральные Воды». Отпускники в синих тренировочных костюмах побежали за журналами. Когда они, вернувшись в свои купе, развернули журналы, с глянцевой обложки «Советского экрана» на них уставились карие глаза молодого певца Эдуарда Гогуа. Писали, что певец впервые и с успехом снялся в картине, в которой ему пришлось тушить пожар на танкере, жениться на женщине с двумя детьми, петь в джазе, а в финале узнать, что эти дети — дети его родного брата-журналиста, погибшего несколько лет назад во время аварии самолета в Бельгии.
