Лошадь. Биография нашего благородного спутника - [92]

В конечном итоге он оказался забытым и предоставленным судьбе на крошечном пастбище. Какая-то женщина увидела его, исхудавшего и больного. Она взяла беднягу к себе домой и поместила объявление в местном журнале, описав его как нуждающегося в уходе – то есть коня, которого будет непросто реабилитировать. Карен купила его и обнаружила, что приобрела загадку. Она попробовала заняться с ним выездкой, однако Лукас оставался непредсказуемым бунтарем.

Наконец она обратилась к поискам альтернатив. Если у нее не получается выдрессировать его в буквальном смысле этого слова, то, быть может, удастся использовать опыт, накопленный на основной работе. Она работала медсестрой в психиатрической клинике, а эта деятельность, по ее словам, нередко требовала участия в ситуациях «напряженных, скоротечных и непредсказуемых».

Похожих на проблему Лукаса.

Она попробовала применить к нему методику, которую использовала при общении с наиболее трудными пациентами, плохо реагирующими на слово «нет». Наблюдая за тем, как она работала с Лукасом теперь, спустя много лет после того, как оставила работу, я видела, насколько мастерски, спокойно, твердо, последовательно, мягко и тонко она формулирует свои реплики и намеки. Эта манера и стала ключом к ее успеху. Я ни разу не слышала от нее слово «нет», но когда пара играла в числа на складном столике, Карен вовсю старалась помочь Лукасу удержаться в предписанных ему рамках. Временами коня охватывал, так сказать, излишний энтузиазм, он начинал заводиться и правой ногой чуть-чуть переступал за пределы денника. Каждый раз Карен брала копыто и передвигала его назад. Никаких укоризн. Никаких негативных слов. Никаких пинков. Только порядок и логика.

Лукас по-прежнему остается очень нервным конем, в чем я убедилась, когда его впервые при мне выпустили в загон. Хотя сухожилия явно причиняли ему боль, он исполнил все положенные по такому случаю номера: брыкался, срывался в галоп, крутил повороты в воздухе. Однако я видела и то, что Лукас по своей природе любопытен, – как те кони из Вайоминга. Оказавшись в одиночестве, он начал проверять обстановку, хотя, конечно, гулял в этом загоне уже тысячу раз. Он подошел к перекладине ограды, по которой только что пробежала белка. Затем замер, рассматривая горизонт и проверяя, все ли там в порядке. Обнюхал корыто с водой, потыкал носом в угол забора, то есть осознал все перемены, происшедшие со времени его последнего визита в это место, нанесенного не далее как днем ранее. Пока я наблюдала за ним, он был постоянно на взводе. Не успокаивался, суетился, гадая, какой подвох может ждать его за углом.

Но как только вышла Карен, конь сразу же успокоился, подошел к ней и пригласил в их мир, один на двоих.

Начинался танец.

* * *

Согласно мнению специалистов, изучающих эволюцию эмоций и поведения, биологической основой для столь глубокого взаимопонимания между представителями столь очевидно различных видов – явления, укорененного в самой нашей природе, – оказывается общность нашей естественной истории. «Как бы ни было велико умственное различие между человеком и высшими животными, оно только количественное, а не качественное»[185], – писал Дарвин в своей работе «Происхождение человека и половой отбор».Откровенно рискованное утверждение для викторианца: приравнивать разум человека к разуму животного.

Теперь мы знаем, что Дарвин был наполовину прав и наполовину ошибался. Разделяя животных на «высших» и «низших», он следовал викторианской убежденности в том, что человек – вершина эволюции. Сегодня мы иначе воспринимаем это утверждение. Например, нам известно, что род Equus не был «выше» давно исчезнувшего мегагиппуса, а всего лишь лучше соответствовал экосистеме, в которой развивался. Сегодня мы предпочитаем представлять себе не лестницу жизни, а паутину или даже складную мозаику жизни – чтобы получить исчерпывающую картину, нам необходимы все кусочки этой головоломки. Мы, люди, действительно «особые» существа – некоторые из нас способны рисовать величественные картины, или сочинять потрясающей сложности симфонии, или даже изобретать системы счисления, – однако мы также являемся частью системы взаимосвязей, включающей такие факторы, как абсолютная зависимость от простейшей бактерии, позволяющей нам переваривать пищу. Мы зависим от других сложных животных, играющих важные роли в мире и, подобно нам самим, зависящих от сложной паутины энергосистем – от тектонических сил, океанских течений, подъемов и падений температуры на Земле, a также от многого другого.

Без всех этих сложностей – в том числе без катастроф – мы не стали бы такими, какие мы есть сегодня. Сочиняя свои великие трактаты, Дарвин только начинал осознавать эти процессы – надежное понимание тектоники плит будет достигнуто еще только через век, – так что не стоит удивляться тому, что он продолжал считать жизнь иерархичной, понимая, как она все же меняется со временем. При жизни Дарвина недоставало значительного количества деталей от пазла – тех же данных о тектонике плит, например. Он пытался представить себе всю картину целиком, располагая, в сущности, крохами информации. Лишь благодаря своей гениальности он сумел понять, что с течением времени в природе происходят глобальные изменения, и посвятил себя постижению ее феноменов. Только подумайте, как много мог бы он понять, если бы знал, что континенты передвигаются.