Лоренс Стерн - [4]

Стерн ненавидит и рабство и раболепие; и рисует как живой пример подлинно человечных отношений между людьми - дружбу, связывающую капитана Тоби Шенди с его денщиком Тримом. Здесь все естественно, непритворно, бескорыстно, а потому - прекрасно, хотя иногда, может быть, и смешно. Зато сколь язвителен бывает Стерн всюду, где он видит, как схоластические хитросплетения или мертвая буква закона уродуют человеческие судьбы (вроде, например, нелепого брачного контракта супругов Шенди, имевшего столько трагикомических последствий для их сына, бедняги Тристрама)!

Ненависть ко всему мертвому, отжившему сочетается в "Тристраме Шенди" с пылким и неукротимым жизнелюбием Стерна. "Да здравствует радость! Долой печаль!" - эти слова провансальской песенки, под звуки которой Тристрам пустился в пляс с деревенской красавицей из Лангедока, могли бы также стать одним из эпиграфов романа наравне с изречениями Эпиктета или Эразма Роттердамского - так полно выражают они жизненную философию автора. Как и другие гуманисты Просвещения, Стерн убежден в естественном праве человека на все радости бытия. И не последней из них для него самого является радость познания этого земного, материального мира во всем многообразии его проявлений. "Материя и движение бесконечны", - восклицает автор "Тристрама Шенди".

И он с жадным любопытством вглядывается во все мелочи бытия - для него как художника нет жеста, нет интонации, которые не имели бы своего скрытого значения: ведь в каждом из них проступает какая-то особая, неповторимая сторона человеческой природы.

За словами он умеет слышать и молчание, которое иногда говорит больше слов. И своеобразный синтаксис, и даже сама пунктуация его повествования эти то громоздящиеся друг на друга как торосы, то внезапно обрывающиеся фразы, эти тире, обозначающие многозначительные паузы, - служат графическим выражением его художественного новаторства.

Стерн, пожалуй, оказался первым писателем рационалистического XVIII века, для которого самый процесс мышления стал предметом эстетического переживания и наслаждения. Читая "Тристрама Шенди", видишь, с каким живым интересом всматривается художник в неожиданные "перебои" мысли, в причудливый ход ассоциации идей, в разломы и смещения различных пластов сознания. Он проявляет необычайную виртуозность, показывая, как самые тривиальные подробности повседневного быта сплетаются в головах его героев с отвлеченнейшими проблемами умозрительной философии. Он не щадит даже старика Локка и бесцеремонно подшучивает над "Опытом о человеческом разуме", этой библией просветительского рационализма.

Двойственное отношение Стерна к Локку заслуживает особого внимания: здесь наглядно обнаруживается и связь и расхождения автора "Тристрама Шенди" с просветительством. Он с восхищением пишет о Локке, который "стяжал себе славу очисткой мира от мусорной кучи ходячих ошибочных мнений". Ему дорог и близок Локк - сенсуалист, противник идеалистической мистики, отвергший существование "врожденных идей" и доказавший, что сознание человека питается чувственным опытом. Но, поверяя жизнью учение Локка, Стерн и в нем находит слабые, уязвимые места и направляет в них стрелы своей сатиры.

Степенный, чопорный Локк полагал, что разум не нуждается в помощи остроумия. Он недоверчиво, даже неодобрительно относился к "шаловливым идеям", вмешивающимся в размеренный ход логических рассуждений, и предпочел бы вовсе изгнать из области разумного мышления шутку, каламбур, острое словцо. Стерн громогласно объявляет это прискорбным заблуждением великого философа, который в этом вопросе дал себя одурачить ханжам и педантам: "Травля бедных остроумцев велась, очевидно, такими густыми и торжественными голосами и при содействии больших париков, важных физиономий и других орудий обмана стала такой всеобщей, что ввела и философа в обман. ...Вместо того чтобы хладнокровно, как подобает истинному философу, исследовать положение вещей, перед тем как о нем философствовать, - он, напротив, принял его на веру, присоединился к улюлюканью и вопил так же неистово, как и остальные".

Кислая, самодовольная, безулыбчатая рассудочность заранее вызывает подозрение у Стерна: скорее всего, ею прикрывается пустое тщеславие, педантство и ханжество. Напротив, юмор кажется ему драгоценнейшим началом: согласно Стерну, именно юмор дает человеку возможность полней всего проявить самого себя как личность, а вместе с тем и найти верную точку зрения на жизнь. Автор "Тристрама Шенди" вырабатывает и развивает на протяжении своего романа целую теорию "конька" - любимого увлечения, чудачества или странности. "Это резвая лошадка, уносящая нас прочь от действительности, причуда, бабочка, картина, вздор - осады дяди Тоби - словом, все, на что мы стараемся сесть верхом, чтобы ускакать от житейских забот и неурядиц. - Он полезнейшее в мире животное - и я положительно не вижу, как люди могли бы без него обводиться".

Стерн предлагает судить о характере человека не иначе, как по его "коньку", - ведь именно в выборе любимой причуды раскрывается неповторимая индивидуальность человека.