Лорелея - [36]

  Как ни пугала его эта мысль, но Артур понимал, что любит Мицци. Впервые в жизни, так, как никогда и никого ранее. Как вообще, пожалуй, нельзя было любить человека. Он не думал о том, что будет дальше, не понимал, что происходит сейчас, забыл, что было раньше. Но, чувствуя, как ее нежные руки ласкают его лицо, а губы целуют его губы, не хотел, чтобы это когда-либо заканчивалось.

  - Я хочу, чтобы наша любовь продолжалась вечно, - сказала как-то Мицци, обнимая его и прижимаясь всем телом. - Все было бы настолько проще!

  Артур не сразу понял, что она имела в виду. Вечная любовь - та самая, о которой сочиняли стихи и превозносили до небес - в ее понимании могла оказаться и концом всего. Смертью. Укусом вампира. То чувство страха, что уже было оставило его, вновь кольнуло где-то под сердцем. Он мягко отодвинул девушку от себя и постарался как можно более серьезно сказать:

  - Ты же знаешь, что это невозможно.

  - Знаю, - рассмеялась она маленькими серебряными колокольчиками. - И знаю, что ты все равно любишь меня, ведь правда? А пока любишь - ничто остальное не важно! Лучше обними меня, Артур!

   И хотя бы в тот момент они были счастливы.

  ... А момент тот все длился и длился. Иногда Артур спохватывался, что проходили часы, а то и сутки, а он не помнил, куда исчезло это время. Но Мицци была рядом, сладко улыбалась ему, и он вновь погружался в океаны ее глаз.

  Конечно, не все время он проводил с ней, но часы разлуки были просто невыносимы. Всякий раз, ступая за порог, он чувствовал, как рвется незримая связь с вампиршей, и от этого становилось почти физически больно. Но сидеть взаперти он не мог.

  Во-первых, Мицци нужна была кровь. Артур заставил ее пообещать, что она не будет убивать людей, и девушка согласилась. Он не знал, чего стоило ей это решение, но чувствовал свою ответственность перед ней. Ведь только ради него она пошла на такой нелегкий шаг, и эту жертву он не мог не оценить.

  Но Мицци оставалась вампиром, и ей нужна была кровь. Она этого не говорила, но это и так было ясно. И когда на второй день после их приезда в Рим она стала совсем слабой и раздражительной, побледнела и осунулась, Артур понял, что теперь должен что-то сделать для нее.

  Нет, убивать людей он не собирался. Но зато смог договориться с мясником, сочинив ему что-то про медицинские цели. Впрочем, Артур не говорил на итальянском, мясник же не знал никакого другого языка, и вопрос решился с помощью универсального переводчика - денег. Вначале англичанин с нескрываемой брезгливостью смотрел, как темно-красная кровь стекала в бидон, и даже отвернулся и закрыл рукой рот, сдерживая рвотные позывы. Через какое-то время эта процедура стала столь же привычной, как поход в прачечную.

  - Свиная кровь?! - с омерзением воскликнула вампирша, принюхавшись и оттолкнув стакан. - Она... отвратительна! Я не буду пить эту гадость!

  Артур растерялся. Он отчего-то ожидал, что его приношение воспримется с трепетом и радостью, как живительное спасение, но Мицци была очень расстроена и рассержена.

  - Но ведь это не может быть человеческая кровь! - попытался оправдаться он.

  - Почему?

  Ах, почему! Потому что это негуманно, жестоко, ужасно! Преступно, в конце концов. Так ведь нельзя, и ты это знаешь, милая маленькая Лорелея, живущая засчет человеческих жизней. Но разве ты поймешь?

  - Она невкусная, - произнесла Мицци, осторожно взяв стакан с красной жидкостью. - И она делает меня слабой. Это не может сравниться с... Ах, ну хорошо! - она картинно закатила глаза и отпила глоток, поморщившись. - Только ради тебя.

  С тех пор это стало некоторым ритуалом, и не самым неприятным, стоит сказать. Артур приносил ей кровь и был уверен, что вампирша больше не убивает людей. Откуда взялась такая уверенность, он и сам не знал; возможно, это был вопрос веры. Он хотел верить, что она его не обманывает, что самое главное условие, при котором они могли быть вместе, соблюдено. Вопреки словам Мицци, свиная кровь не сделала ее слабее, она так же возвращала ее щечкам нежный розовый оттенок, а коже - тепло и мягкость, словно у живого человека. Когда Артур ласкал ее нежную кожу, когда видел ее лучистые глаза и сотканные из золота волосы, он чувствовал себя счастливейшим человеком.

   Иногда англичанин вспоминал, зачем вообще он приехал в Рим, и тогда рано поутру отправлялся по сонным улочкам в музеи Ватикана или виллу Боргезе, или Музей ди Рома - на встречу со своей ожившей мечтой. Однако, гуляя по роскошным залам среди таких же, как он, приехавших со всех концов Европы и Америки людей, Артур не мог понять, отчего же его оставляют равнодушным произведения давно почивших мастеров, которые он столь долго мечтал увидеть. Из души будто бы вырезали кусок и заменили его другим чувством, более насыщенным, более настоящим, и теперь оно полностью занимало юношу, а не те куски холста, что равнодушно взирали на него из рам.

   Понимая, насколько бессмысленными теперь стали его занятия, Артур все же продолжал поддерживать привычный ему порядок вещей, который создавал определенную стабильность и той соломинкой, что вытягивала его в нормальный,, человеческий мир. Он даже взял книги в библиотеке - те немногие, что нашел на английском и французском языках, а в музеях всегда ходил с блокнотом, записывая свои мысли и наблюдения. Мысли получались удивительно скучными и сухими, словно выдержки из энциклопедической статьи, и чем-то очень напоминали лекции профессора Риверса. Впрочем, для искусствоведа это было и неплохо. 'Возможно, - думал Артур отстраненно, - эти заметки пойдут в мою работу'. О будущем этой работы, как и о возвращении в Англию и продолжении учебы, мыслей у него почему-то не было.