Лоредана - [82]

Когда мой корабль отчалит и наступит ночь, я молюсь о том, чтобы не выбежать на палубу и не броситься в эти воды, чтобы получить освобождение. Я не заслуживаю такого мира, даже на берегу варварской Далмации. Поэтому я попрошу капитана связать меня на ночь. Я не хочу нового позора для семьи. Кажется, мы проклятое поколение.

Из всех людей ты, Антонио, знаешь лучше всех, даже лучше меня, почему изо всех сил я цеплялся за свою тайну: ведь ты, возможно, наш будущий дож, а мы — Лореданы. Таковы были мои причины. Тебе никогда не приходило в голову, что семья — это величайшее из всех наших зол и наш самый глубокий грех? Мы служим дьяволу. Ради Лореданов мы готовы показать Иисусу кукиш. Иногда я ненавижу нас, но ненависть моя не заходит слишком глубоко, ведь я весь пропитан нашим духом.

К тому времени, как я узнал, что Орсо в Венеции, ужасное уже свершилось. Его разоблачили, и, что хуже, они уже бежали с Лореданой. Их арест был только вопросом времени — из-за его голоса и флорентийского произношения. Мое признание тогда только отягчило бы наш позор и унижение. Поэтому я прожевал и проглотил свой секрет и хранил его. Лучше бы я проглотил дерьмо дьявола! Вместо этого я принял самое разумное и взвешенное решение: хранить молчание. Сначала я сделал это, потому что у меня была слабая надежда (признаюсь тебе в этом), что Орсо удастся ускользнуть от стражников, а когда его поймали — из-за своего отчаянного желания, чтобы его настоящее имя и обстоятельства его рождения так и не открылись.

В тот момент, как Орсо и его сговор привлекли наше внимание в Совете, я почувствовал дурноту, покинул Дворец и отправился домой, чтобы повеситься. Почему я этого не сделал? Каждый раз, как только я собирался это сделать, я слышал голос Христа. Очень удобная отговорка, скажешь ты. Не думай так, Антонио. Христос неудобен. И еще одно страшное обстоятельство удерживало меня. Я должен был дождаться исхода всех несчастий монаха. Я должен был дождаться и увидеть, что с ним станет. Я не мог умереть в неведении. Затем всплыла история его кровосмесительной связи с Лореданой, и мне пришлось сидеть на слушаниях. Иисусе, те дни! Я не мог заснуть. Каждая жила в моем теле скрутилась от боли. Глаза и уши горели огнем. Половину времени я находился под действием лекарств. Спроси доктора Падована. Из-за нее, из-за этой адской боли я молчал в Совете, избегал людей, не встречался с тобой, не был похож на человека. Я рыл ногтями землю, словно раненая собака. А можешь ли представить, что я чувствовал, когда Орсо предстал перед Советом? Когда я увидел его лицо, как мог я желать его смерти? Как мог я подавить в себе стремление сохранить его жизнь для Лореданов? Как мог я приближать тот миг, когда я увижу это тело окровавленным и изувеченным? Каждая капля моей воли уходила на то, чтобы не закричать. Чтобы не броситься к нему, как обезумевший отец. Чтобы не обвинить во всем себя самого. Я любил эту девушку, мать Орсо, и я винил его в ее смерти.

Такова была моя жизнь в эти семь недель, и такой она остается. Если я не совладаю с собой и совершу греховный поступок, поблагодари за меня Бога, ибо я буду освобожден.

Я получил твое письмо. Ты говоришь, что удалился от общественной жизни и не вернешься. Антонио, заклинаю тебя, разреши мне в последний раз коснуться самого болезненного для нас вопроса. Возвращайся во Дворец. Возвращайся. В верхнем городе много достойных мужей. Мы все это знаем. Мы также знаем, что ты к ним не принадлежишь. Думаю, ты понимаешь, о чем я. Хоть раз в жизни послушайся меня, Антонио. Ты старый человек. Тебе осталось всего несколько лет, если вообще осталось, и слишком скоро оба мы предстанем пред истинным Судией. Тем не менее даже сейчас, после всего этого ужаса, есть время спастись. Возвращайся во Дворец. Заставь себя работать с достойными людьми. Обратитесь к нижнему городу. Внесите новые законы. Потрать свои последние дни, творя добро и справедливость. Пусть эта работа займет годы, но начни ее. Пусть она хотя бы начнется. Нельзя жить рядом со страданиями нижней Венеции, особенно с ужасами ее темного центра. Это как струпья проказы на нашей совести и человечности. И Христос не потерпит этого.

Ты понимаешь, почему должен сжечь это письмо, если только не хочешь, чтобы меня вернули в Венецию в цепях. Но тогда я не вернусь.

Да хранит тебя Господь от всякого зла. Бернардо.

55. [Вендрамин. Дневник:]

XXXI октября… Вся семья знала, что у Бернардо был незаконный сын. Несколько пожилых дядюшек и тетушек даже помнят его хорошенькую мать, Марию Брента. Но кто мог предположить, что этим сыном окажется брат Орсо? Ему дали слишком хорошее образование… некоторые вещи неожиданно становятся понятными, объясняется даже его привлекательность для Лореданы. Сегодня утром мы все пошли проводить Бернардо. Женщины несли цветы, дети — флаги нашего рода. Служили мессы за его благополучное плавание и возвращение домой. Это произойдет, возможно, через три года, если будет амнистия. Все плакали. Его сыновья, Якопо и Пьетро, и его брат Томмазо уже работают в Большом Совете. Планируют будущие браки, предлагают голоса, дают займы под низкие проценты.